Тьма в бутылке
Шрифт:
— О Боже, — тихо произнес он, закрыл глаза и провел ладонью по губам.
Девушка взяла его за руку.
— Ну-ну, Трюггве, перестань. Все давно закончилось, теперь все снова хорошо!
Он вытер глаза и повернулся к Карлу.
— Я никогда не видел этого письма. Я только видел, что оно писалось.
Он взял письмо и вновь принялся читать, в то время как дрожащими пальцами то и дело притрагивался к уголкам глаз.
— Мой брат был самым умным и самым прекрасным на свете, — проговорил он трясущимися губами. — Просто ему было сложно формулировать свои мысли. — Затем положил письмо на стол, сложил
Карл хотел положить руку ему на плечо, но Трюггве покачал головой.
— Давайте поговорим об этом завтра? — предложил он. — Сейчас я не смогу. Вы можете переночевать на диване. Я попрошу Мамочку постелить, ладно?
Карл взглянул на диван. Коротковат, но очень удобно расположен.
Мёрка разбудил звук свистящих по мокрому асфальту шин. Он распрямился из скрюченного положения и повернулся к окнам. Время определить сложно, но было еще довольно темно. Напротив в двух потертых креслах из «Икеи» сидели, держась за руки, двое молодых людей, поприветствовавших его кивками. Чайник уже стоял на столе, письмо лежало рядом.
— Как вы знаете, его написал мой старший брат Поул, — приступил Трюггве, когда Карл после первых глотков проявил признаки жизни. — Он писал его связанными за спиной руками. — Взгляд Трюггве блуждал, когда он произносил эти слова.
Связанными за спиной руками! Значит, предположение Лаурсена было близко к реальности.
— Я не понимаю, как он смог, — продолжал Трюггве. — Но Поул был очень основательным человеком. Он прилично рисовал. В том числе и вот это. — Парень печально улыбнулся. — Вы даже не понимаете, как много значит для меня ваш приход. Что я сейчас держу в руках это письмо. Письмо Поула.
Карл посмотрел на бумажку. Трюггве Холт приписал на копии еще несколько букв. Эти дополнения должны быть верными.
Карл сделал большой глоток кофе. Если бы не его относительно хорошее воспитание, он схватился бы за горло и издал гортанные звуки. Этот кофе был жутко крепким. Чернющий кофеиновый яд.
— А где Поул сейчас? — спросил он, сжав губы и сдерживаясь изо всех сил. — И почему вы написали это письмо? Нам бы очень хотелось это выяснить, чтобы заняться другими делами.
— Где Поул сейчас? — Трюггве печально посмотрел на Карла. — Если бы вы задали мне этот вопрос много лет назад, я бы ответил, что он в раю вместе со ста сорока четырьмя тысячами остальных избранных. Теперь я просто скажу, что он мертв. Вот это самое письмо — последнее, что он написал в своей жизни. Последнее свидетельство его жизни.
Он замолчал под тяжестью сказанного и на мгновение перевел дух. Затем произнес настолько тихо, что едва можно было расслышать:
— Поула убили меньше чем через две минуты после того, как он бросил бутылку в воду.
Карл выпрямился на диване. Он предпочел бы услышать это сообщение, имея на себе одежду.
— Вы утверждаете, что его убили?
Трюггве кивнул.
Карл нахмурился.
— Похититель убил Поула, а вас пощадил?
Мамочка протянула свои тонкие пальцы к лицу Трюггве и вытерла слезы на его щеке. Он опять кивнул.
— Да, этот урод пощадил меня, и за это я проклял его тысячу раз.
19
Если бы ему пришлось выделить
В моменты, когда вся семья собиралась перед большими тарелками, стоящими на кухонной клеенке, и произносила «Отче наш» с елейными выражениями лиц, он прекрасно знал, что отец незадолго до этого бил мать. Видимых подтверждений этому не было — он никогда не наносил удары непосредственно по лицу; несмотря ни на что, тут он соображал. Нужно ведь было учитывать, что они много общались с прихожанами. А мать подыгрывала ему и по обыкновению сидела с неимоверно ханжеским видом, внимательно следя, чтобы дети благопристойно вели себя за столом и съедали отмеренное количество картофелин с надлежащей порцией мяса. Однако за невозмутимо моргающими глазами скрывались страх, ненависть и внутреннее бессилие.
Он всегда это замечал.
Иногда и в глазах отца он отмечал печать этого фальшивого невинного взгляда, но гораздо реже. На самом деле выражение его лица почти всегда было одинаковым. Жизнь должна была наполниться более масштабными вещами, нежели ежедневное телесное наказание в виде расширения ледяных зрачков этого человека, пронизывающих до самых костей.
Так обстояло дело со взглядами тогда, так же было и теперь.
Едва переступив порог, он тут же заметил нечто чуждое в глазах своей жены. Она улыбалась — и слава Богу; но улыбка ее трепетала, а взгляд останавливался на пустом пространстве прямо перед его лицом.
Если бы она не прижимала ребенка, расположившись на полу, возможно, он бы списал все на усталость или головную боль, но она сидела, обнимая мальчика, и казалась чужой.
Явно тут было какое-то несоответствие.
— Привет, — поздоровался он и втянул в себя домашний конгломерат запахов. Какой-то ароматный оттенок в этом привычном домашнем запахе показался ему незнакомым. Слабый привкус проблем и нарушенных границ.
— Сделаешь чаю? — попросил он и погладил ее по щеке, такой горячей, словно у нее поднялась температура. — Ну, а как твои дела, дружище? — Он поднял на руки сына и посмотрел в его глаза — ясные, радостные и усталые. На лице тут же появилась улыбка. — А сейчас он выглядит вполне нормально.
— Да. Но буквально до вчерашнего дня он жутко сопливился, а вчера неожиданно все кончилось. Ну, ты знаешь, как обычно бывает. — Она слегка улыбнулась, и даже это выглядело как-то неестественно. Как будто она постарела на много лет за несколько дней его отсутствия.
Он сдержал свое обещание. Он любил ее столь же страстно, как и неделю назад. Однако на это потребовалось больше времени, чем обычно. Больше времени понадобилось ей, чтобы расслабиться и отделить тело от разума.
Затем он привлек ее к себе и положил себе на грудную клетку. Раньше она запустила бы тонкие чувственные пальцы в волосы на его груди и гладила бы основание его шеи. Но сейчас она этого не сделала. Она сосредоточилась на том, чтобы восстановить дыхание и вести себя как можно тише.
Поэтому он и спросил так прямо:
— У въезда на участок стоит мужской велосипед. Ты не знаешь, откуда он там взялся?
Она сделала вид, что уже спит.
К тому же было совершенно неважно, что бы она ответила.