Тьма века сего
Шрифт:
— Спокойно, — тихо, но настоятельно произнес фон Вегерхоф, осторожно подвинувшись ближе, когда Мартин дернулся, судорожно ощупывая ноги, грудь и живот. — Давай спокойно. Дыши глубже.
— А мне… это нужно? — с усилием выговорил тот, и стриг кивнул:
— Не помешает.
Мартин замер, зажмурился, медленно и собранно переведя дыхание, снова поднял веки и снова огляделся, теперь внимательно и неторопливо, задержав взгляд на посветлевшем небе и на границе тени навеса. Курт сидел все так же молча, все так же держа оружие наготове, и все так же смотрел на это бледное лицо — теперь уже почти живое, почти знакомое, почти человеческое,
— Итак, — произнес фон Вегерхоф все так же подчеркнуто спокойно, и казалось — успокаивает он больше себя самого, — как видишь, самого страшного не случилось. Ты очнулся, в себе, и не обратился в мерзкого упыря. Уже неплохо, je crois [145] .
Мартин снова бросил взгляд на посветлевшее небо, на направленный на него арбалет и коротко бросил:
— Четки.
— Что? — тихо и растерянно переспросил Грегор; ему никто не ответил.
Курт медленно убрал правую руку с приклада, продолжая держать арбалет в прежнем положении, пальцем левой руки подцепил висящие на запястье четки и, помедлив, кинул. Мартин поймал низку деревянных бусин на лету, тут же крепко сжав в кулаке и зажмурившись, в напряженной неподвижности протянулась вереница мгновений — бесконечных, гнетущих — и в абсолютной, гробовой тишине послышался облегченный выдох фон Вегерхофа.
145
Я считаю (фр.).
Мартин открыл глаза и медленно разжал кулак. На свою руку он смотрел долго, пристально, потом сжал пальцами деревянный крестик, снова раскрыл ладонь, оглядывая ее внимательно и придирчиво, точно лекарь.
— Думаю, — подытожил он тихо, — можно считать, что меня если и не одобрили, то признали сносным.
Брошенные ему четки Курт поймал в обе ладони, надел их снова на правое запястье и неспешно разрядил арбалет, надеясь, что никто не видит, как с трудом гнутся и предательски подрагивают пальцы.
— Не знаю, что это сейчас было, — осторожно заметил доселе молчавший Харт, — но как я понимаю, дело кончилось неплохо.
— Осталось последнее, — возразил Мартин и решительно, не дав себе времени на раздумья, выбрался из-под навеса.
Курт тоже медленно встал, глядя, как тот поднял руку, рассматривая падающий на кожу солнечный луч. Помедлив, Мартин прошел дальше вперед, ближе к границе земляного круга, где поваленные стволы не давали тени вовсе, остановился снова, огляделся, подняв взгляд к небу — и вдруг болезненно зашипел, зажмурившись и закрыв лицо ладонью.
— Тихо-тихо-тихо! — запоздало прикрикнул фон Вегерхоф, метнувшись к нему, и подтолкнул в плечо, сдвинув снова в тень. — Тихо. Спокойно.
— Глазам больно… — растерянно пробормотал Мартин, убрав руку, но все так же сомкнув веки. — Почему…
— Bien s^ur [146] , — отозвался стриг наставительно, — еще бы не больно. Простым смертным, знаешь ли, тоже прямо на солнце пялиться не стоит, а с твоим новым зрением тем паче… Расслабься. Просто представь, как расслабляется каждая часть твоего тела — вплоть до самой мелкой.
146
Само собой (фр.).
— «Вообрази»? — уточнил Грегор настороженно. — А разве нет?..
— Его сознание так не думает. Всё внове, всё непривычно, мир вокруг сейчас кажется ненормальным и чужим, все чувства обострены и на взводе… Вдох, Мартин. Вдох и выдох. Как на пробежке в лагере. Давай. Привычное дело, верно?
Тот кивнул, старательно переведя дыхание, снова глубоко вдохнул и выдохнул… Когда он медленно, опасливо открыл глаза, блеск полированного циркона в них исчез, и даже черты лица словно сгладились и стали мягче, знакомей… человечней.
— Ну вот, — кивнул фон Вегерхоф удовлетворенно. — Запомни это состояние, в нем тебе предстоит жить. Ничего сложного, сейчас ты освоишься сам в себе, и вскоре все наладится само собой; в конце концов, я к этому пришел самостоятельно в первый же вечер, а у меня советчиков не было.
— Это… всегда так будет? С яркими красками, громкими звуками? Я… я слышу, как…
— Как бьются сердца людей рядом? — тихо договорил стриг, когда тот запнулся, и Мартин молча кивнул. — Да, к этому тоже придется привыкнуть. Со временем научишься не видеть и не слышать лишнего, но сможешь разрешать себе видеть и слышать.
— Погодите, — нетерпеливо вклинился Грегор, — так что же? Всё? Получилось? Все в порядке, можно не ждать, что майстер Бекер кого-то сожрет, а майстер Гессе его пристрелит?
— А кто-то здесь меня называл беспардонным хамом, — буркнул Курт. — Все в порядке, насколько это вообще подходящее слово в этой ситуации.
— Одуреть… — восхищенно выговорил Грегор, оглядывая новообращенного со всех сторон, как диковинку, и явно борясь с желанием потыкать в него пальцем. — Кто мог подумать, что я такое увижу, такому свидетелем стану! Да наши сдохнут от зависти, когда я… — он осекся, встретившись взглядом с фон Вегерхофом, и все унылей с каждым словом договорил: — им… ничего не расскажу…
— М-да, — тяжело вздохнул Харт, — господа конгрегаты на сей раз пытку придумали знатную: завалили грудой нового знания, а рассказать о нем будет нельзя.
— О том, как ты геройски уничтожил магистериум вместе с опасной малефичкой, спасши всех нас, думаю, ты своим сказать можешь, — натянуто улыбнулся Мартин, и Курт заметил, как подрагивают его губы, а глаза с явным трудом сохраняют выражение беспечной оживленности. — А вот об остальном — да, в шпигеле не напишут.
— Не зарекайся, — возразил Курт мрачно. — Но я, к счастью, до этого ужаса не доживу.
Вымученная улыбка сползла с лица Мартина, и он, мысленно покрыв себя нелестными словами, нарочито бодро осведомился:
— Стало быть, в обратный путь? Мартин в порядке, как видим, здесь мы дело решили, но в Грайерце сходит с ума от неведения бедняга фон Нойбауэр и изнывают насмерть перепуганные еретики, а мы здесь бродим невесть сколько.
— А кто-нибудь знает, как идти обратно? — уточнил Грегор и, поймав на себе изумленные взгляды, смущенно пояснил: — Сюда ведь я шел на камень, он меня вел… А как идти назад, я не знаю. Дороги не помню, а найти ее не сумею. Это же просто обычный лес, а я вижу только необычные пути…