Точка кипения
Шрифт:
Я ввела код и открыла дверь, внутри кромешная тьма. Я не зажигаю свет и иду на ощупь, светя фонариком себе под ноги. Стол Пола находится в углу и отгорожен каким-то растением с нежными листьями. У него никогда не было отдельного кабинета, что неудивительно для человека, не выносящего одиночества, к тому же телевидение — это открытый бизнес. Я сажусь в его кресло и жду, пока глаза привыкнут к темноте. Я много раз бродила по этому офису, когда встречалась с Полом перед каким-нибудь мероприятием в городе. Мне нравилось сидеть на краю стола Пола, пить пиво и ждать, пока он закончит свои дела. А еще там стояли два старых режиссерских стула, и казалось неприличным не использовать их.
Я освещаю фонариком каждый предмет на столе.
Затем открываю ящики его стола и роюсь в куче ручек, степлеров и контрактов Форвуда на отличной бледно-голубой бумаге. Когда Пол с Лексом еще только начинали и их было всего двое в маленькой комнатке, Пол гораздо чаще прислушивался к моему мнению, чем это происходит сейчас. Тогда мы долго обсуждали цвет бумаги Форвуда — не могли выбрать между старым пергаментом, просто пергаментом и молочно-голубым. Молочно-голубой победил.
«Оставь это, — резко обрываю я себя, — тебя ничто не должно отвлекать».
Я хочу найти то, что Мелоди так и не подписала. На столе лежит открытка от Джесси. Один из ее рисунков приколот возле монитора компьютера. Я сижу в кресле своего мужа, и мои ноги едва касаются пола. С этого места весь офис как на ладони, а он, король в своем королевстве, наблюдает отсюда, что происходит вокруг. Справа от него прямо посредине комнаты находится стол Астрид. Она сидит лицом к Лексу, своему непосредственному начальнику, правда, он повернут при этом в профиль. Возле ее лотка с входящей почтой стоит орхидея (цветок, согласно Эдварду Баху, помогающий справиться со стрессом) и лежит тюбик дорогого крема для рук. Ее ящики закрыты на ключ. Она хранительница секретов Лекса. Приходилось ли ей брать трубку, когда Мелоди звонила Полу? Не прижимала ли она трубку к своей пышной груди и не произносила ли беззвучно «Это она», с понимающим видом соединяя их?
Неожиданно я подумала о своем отце и Барбаре, крутивших интрижку в приземистом здании офиса постройки шестидесятых. Они с нетерпением ждали утра понедельника, и их желание видеть друг друга постепенно затмило опасение быть замеченными моей мамой, их страсть возрастала в задних рядах парковки и даже на проезжей части. Возможно, сейчас мы имеем более дорогую одежду, более трендовые этикетки и обеды лучшего качества, но динамика офисной жизни остается неизменной и переходит из одного поколения в другое. Возле ноутбуков отношения развиваются так же, как они развивались до них.
Мои глаза наполняются слезами. Я не могу найти ключи Астрид от ящиков стола, поэтому ищу что-нибудь, чем можно взломать их. Стол Лекса стоит в другом конце комнаты, возле окна. Там светлее, поэтому я выключаю фонарик и пробираюсь дальше. Среди его бумаг я нахожу членскую карточку в тренажерный зал, таблетки диазепама, несколько фотографий со знаменитостями, биографию Дона Симпсона, названную «Пресыщенная культура Голливуда», и больше ничего.
Я иду к столу Джона, который стоит возле туалета. Отсюда ему видны затылки почти всех сотрудников. Здесь царит идеальный порядок, блокнот чистый, ручка закрыта колпачком. Вот полная бутылка воды «Эвиан», чтобы Джон не умер от жажды. В последнее время всем так хочется пить. На его рабочем месте нет ничего личного, намекающего на неординарный характер, который у него, по словам Пола, был. Годы лечения, анонимные встречи алкоголиков и наркоманов упорядочили жизнь этого неуравновешенного из-за зависимости человека, но сделали ее бесцветной. Словно его личность и жизненный опыт высветлены добела и без химических добавок. Спортивная сумка застегнута на молнию и стоит под столом. Зажигалка лежит параллельно клавиатуре. Курение — это единственная дурная привычка, которую он себе все еще
Я сползаю со стула на пол. Стенки стола Джона доходят до самого пола, образуя укромное место между ящиками и стулом. Я забираюсь туда и поджимаю колени к груди. Хочу быть настолько маленькой, насколько это возможно. Сейчас у меня нет никакого желания ни с кем воевать. Доски на полу скрипят под тяжестью идущего по ним, шаги приближаются. Они тяжелые и уверенные — наверное, принадлежат мужчине. Я вижу на стене свет от фонаря, который быстро перемещается в угол. Человек поворачивает к окну в нескольких сантиметрах от меня.
Тишина. От страха мурашки пробегают по спине, и это напоминает мне лето, когда Линда поймала полевую мышь в нашем фургоне и мы наблюдали, как она съежилась под коробкой из-под хлопьев. Когда я подносила палец к ее спинке, она вздрагивала и часто дышала. Я чувствую себя такой же пойманной и беспомощной, как та полевая мышь. Моя судьба находится в чьих-то руках, и у меня нет абсолютно никакого оправдания, почему я нахожусь посреди ночи под столом в офисе, в котором не работаю. Я ужасно сожалею, что Пол разбудил меня тогда в понедельник ночью. Лучше бы он рыдал и стонал один, и я не потеряла бы покой.
Я осторожно высовываю голову, услышав удар о стул возле окна. Какой-то силуэт направляется в конференц-зал, находящийся справа от меня, поэтому я переползаю за стол Джона. Входная дверь видна даже через десять столов.
После того как мы потормошили ту полевую мышь и немного повизжали, Линда отнесла коробку из-под хлопьев в огород под дерево, и мы принялись ждать, что это несчастное создание выберется на волю. Но этого так и не произошло: бедняжку парализовало от ужаса.
Дверь в конференц-зал со скрипом закрывается, и я вижу, как темный силуэт направляется к туалету. Я, словно спринтер, припадаю к земле — входная стеклянная дверь распахивается передо мной в темноте, и я понимаю, что ее открывают снаружи.
Линде скоро надоело наблюдать за красно-зеленой коробкой с нарисованными кукарекающими петухами, и она с криком подбросила ее высоко в воздух, а я в это время с дикими воплями убегала из огорода. Я не оглядывалась назад.
Сейчас я не хочу быть полевой мышью, пассивно ожидающей своей участи.
Я уже доползла до третьего стола, когда услышала чей-то удивленный возглас и приближающиеся шаги. Слышится крик, но мои глаза устремлены только на дверь, за которой свобода. Я стучу в нее обеими руками и чувствую острую боль в запястьях, потому что тяжелая дверь вдруг отталкивает меня назад. И я падаю на пол. Моя щека лежит на деревянном полу, и я почти не дышу, а человек возвышается надо мной. Дверь не была заперта. Мой героический рывок к свободе закончился, так и не успев по-настоящему начаться.
— Ты одна? Ты одна?
Он прижимает мое лицо к полу и крепко держит мои руки за спиной. Это очень больно, и если бы мне было чем дышать, я бы сопротивлялась, но я не в состоянии ответить на его крики и требования, а он никак не может сообразить, что его слова так же непонятны, как звуки шипящего радио. Я все еще не вижу его лица.
— Как тебя зовут?
Неожиданно комната озаряется яркой вспышкой света, и прежде чем мы снова погружаемся в темноту, я вижу, что возле мужчины стоит женщина. А потом включается верхний свет.