Точка опоры
Шрифт:
Но едва успели сгуститься поздние сумерки, как в тюрьме защелкали выстрелы, вспыхнул свет во всех окнах. С улицы донесся топот жандармских коней…
Неудача?
Да, как видно, провал.
Для всех ли? Неужели ни один из двенадцати не успел перемахнуть через ограду? Неужели ни одного не осталось в живых?
Прождали всю ночь — никто в назначенных местах не появился.
Погибли? Ранены? Брошены в карцеры?..
В условленном окне белело полотенце. Единственное! И комитетчики вздохнули облегченно: побег был отложен!
Значит,
А почему стреляла охрана? Почему примчались в тюрьму конные жандармы?..
К концу дня в комитет доставили записку — помешали уголовники, предпринявшие попытку к побегу раньше политических. Есть раненые.
Придется ждать, пока взбудораженная жизнь в тюрьме войдет в прежнюю колею, пока приостынет взбешенное начальство. И пока луна снова будет на ущербе…
Ульяновы не знали о кровавой кутерьме в Лукьяновке. Просто ждали побега. Взволнованно желали друзьям удачи. И ждали встречи с ними в Лондоне.
3
В Мюнхене Вера Кожевникова благополучно закончила работу: выпустила майский номер, отправила тираж с транспортерами. И после небольшого отдыха в Швейцарии приехала в Лондон.
Ее муж сидел в Таганке, дети жили у бабушки, и она рвалась в Россию. И разговор начала с Москвы:
— Говорят, Старухе нужны люди.
— Да, — подтвердил Владимир Ильич и, слегка прищурившись, испытующе посмотрел на собеседницу. — Но там очень трудно.
— Будто у меня нет никакого опыта. Вон Надя помнит еще по «Союзу борьбы»…
— Знаю, Вера Васильевна. А предупредить обязан. Похоже, в Москве орудует дьявольски изворотливый провокатор. Иначе я не могу объяснить бесконечные провалы.
— Но у меня надежная явка.
— Вот как! Уже явку раздобыли! У кого же?
Вера Васильевна принялась рассказывать: в Швейцарии ей посчастливилось встретиться с одним знакомым, который только что бежал из сибирской ссылки. Владимир Ильич, вероятно, его помнит. Это Лалаянц…
— Исаак Христофорович?! Товарищ Колумб? Еще бы не помнить — в Самаре вместе начинали! В Петербурге, в Москве. У мамы останавливался много раз проездом. А вы до сих пор о нем ни слова.
— Да так как-то получилось… — смутилась Кожевникова. — Он просил передать приветы.
— Спасибо. Очень рад слышать о старом друге.
— И я рада, — кивнула головой Надежда.
— А как он выглядит? — Владимир Ильич подался поближе к собеседнице. — Сильно изменился? Ведь прошло семь лет, как мы не виделись. Похудел небось?
— Чувствуется, устал за время побега из Сибири.
Расспросив о друге, Владимир Ильич задумчиво помял бородку.
— Ну что ж… Если явка от Лалаянца… — И кинул взгляд в глаза Кожевниковой. — А не устарела явка? Позвольте узнать, к кому?
— К Анне Егоровне Серебряковой.
Владимир Ильич опять помял бородку и глянул на жену. Та подтвердила:
— Встречается фамилия в нашей переписке.
— Она из нелегального Красного Креста. Помогает всем,
— Понятно. — Владимир Ильич опустил ладонь на стол. — Анюта разбирается в людях.
И никто из них не подозревал, что и Лалаянц, снабдивший явкой Кожевникову, в свое время оказался в сибирской ссылке благодаря «услугам» Серебряковой, что и частые московские провалы тоже ее «услуги» охранке.
— Значит, мне можно собираться в путь-дорогу? — спросила Вера Васильевна и шевельнула ридикюль. — У меня и паспорт уже есть.
— Вот какие агенты пошли, даже паспорта сами раздобывают! — рассмеялся Владимир Ильич. — И как же вас звать?!
— Юлия Николаевна Лепешинская, родная сестра Пантелеймона! — с торжествующей улыбкой сообщила Кожевникова, не сомневаясь, что уж теперь-то получит согласие на отъезд в Москву.
Но Владимир Ильич сказал:
— Посоветуемся. — И после секундной паузы добавил: — Москве крайне нужны наши люди.
— А теперь по чашке чая, — пригласила к столу Надежда.
Накануне отъезда Кожевниковой опять разговаривали втроем.
— Твоей помощницей в Москве будет хорошая девушка — Глафира Ивановна Окулова, — сказала Надежда. — Мы ее знаем еще по сибирской ссылке. Она уже извещена о твоем приезде. Можешь на нее полагаться как на себя. И опыт у нее уже немалый. Псевдоним легко запоминается — Зайчик.
— Любопытно, — улыбнулась Вера. — И приятно.
А приятно было оттого, что этот расхваленный Зайчик может сойти за ее подругу.
— Мы надеемся, — заговорил Владимир Ильич, — Московский комитет будет искровским и на съезд изберет нашего человека, подлинного марксиста. Это для вас программа-максимум. А самое ближайшее — финансовая поддержка. Вы теперь сами знаете, в каких наитяжелейших условиях нам приходится работать. Очень хотелось бы, — лицо его вдруг потеплело, озаренное сердечной улыбкой, — чтобы вы попытались встретиться с Горьким. Ради нашего дела. Скажите, что мы его любим, ценим, восторгаемся его произведениями, его служением пролетариату. В особенности в восторге от «Буревестника», этого гимна борьбы.
Вера, запоминая каждое слово, покачивала головой.
— Ну, и о деньгах, — продолжал Владимир Ильич приглушенно, как бы извиняясь уже перед Горьким за неловкую, но неизбежную просьбу, — заведите разговор. Как-нибудь поудобнее. Вы это сумеете. Он, говорят, в большой дружбе с Федором Шаляпиным. Если тот к нам расположен в какой-то степени, конечно, меньше, чем Горький, возможно, тоже поддержит. А вы действуйте через Горького… Как его найти? Он бывает в Художественном. Там идут его «Мещане». И готовится новая пьеса. Посмотрите спектакль сами. Если это не помешает вашей конспиративности. Или Зайчика отрядите в театр. Нам о Горьком и его произведениях необходимо знать все. — Приподнял палец. — Верится, что он пойдет с нами.