Точка опоры
Шрифт:
Когда первый раз его ввели сюда, Зубатов глянул сурово:
– Кто такой?
– Слесарь, ваше... ваше степенство.
– Фамилию спрашиваю.
– У Сергея Васильевича новые ботинки невыносимо жали ноги, и он с утра был так раздражен, что сдержаться не мог.
– Имя, отчество? Подпольная кличка?.. Что там мямлишь? Язык проглотил, что ли?
– Нет у меня, ваше степенство, никакой клички. Как на духу перед вами... Слепов я... С завода братьев Бромлей.
– Ах, Слепов! Своей собственной персоной! Так,
– Зубатов откинулся на спинку кресла, потер каблуком о каблук, приосвобождая ноги. Давненько поджидаем тебя, Слепов.
– Чегой-то я не пойму... Вроде бы мы...
– Я тебя знаю. И твоих дружков по преступному сговору тоже знаю. У вас там на заводе Бромлеев революционная, как вы ее называете, пропаганда пустила глубокие корни. Но мы их вырвем.
– Зубатов погрозил пальцем и кинжальным взглядом резанул по глазам.
– Сознавайся, Слепов. Предупреждаю: только чистосердечное раскаяние облегчит твою участь.
– Да мне... Да я...
– Запираться будешь - в Сибирь закатаем.
– Зубатов опять потер каблуком о каблук.
– В Туруханск лет на пять. Или - в Якутку. Слыхал про такие погреба?
– Бог миловал...
– Слепов прижал руки к груди.
– Нисколечко не виноват я. Поверьте честному слову.
– Мы верим фактам о преступных замыслах.
– Зубатов распахнул на столе папку, взял пачку листовок с лиловыми строчками.
– Вот улики. Вещественное доказательство для суда.
– Потряс листовками.
– Вы задумали праздновать Первое мая. И по басурманскому календарю. Дескать, вместе с про-ле-та-ри-я-ми Европы. Бредили красными флагами. Замышляли против царя-батюшки!
Конопатое лицо Слепова покрылось испариной, и он, погладив горло, сдавленно выкрикнул:
– Подбросили... Верьте слову... Вот, - Слепов размашисто перекрестился, - вот вам крест. Подбросили изверги рода человеческого... И не мне одному...
– Знаю. Действовали скопом. А за это прибавят годика три.
– Зубатов снова откинулся на высокую резную спинку кресла, самодовольно покрутил аккуратный усик.
– Скажи, Слепов, почему у других мастеровых в инструментальных ящиках нашли по одному листку, а у тебя - вот!
– целая пачка. Почему? Опять мямлишь. Нечем оправдываться. Понятно: не успел подбросить в другие ящики. Поймали с поличным. Теперь у тебя единственный путь для спасения - рассказать все, как на исповеди у священника.
– Да я бы, ваше степенство... Сто бы раз... Только невиноватый. И в мыслях не было. Я не какой-нибудь... Я истинно русский человек. Завсегда по воскресеньям к обедне... Кажинный божий праздник... И ноне к причастию... Хоть у отца Христофора спросите.
– Спросим, Слепов, всех, кто знает тебя.
– Зубатов нажал звонок, встал, разминая ноги, и Медникову, показавшемуся в дверях, процедил сквозь зубы: - Посадить на хлеб и холодную воду. Пусть поразмыслит. Авось поумнеет. Ведь сообщники-то его уже сознались. А улики у нас в руках.
...Вызвали через три дня.
Зубатов прохаживался по кабинету. Оглядывая ссутулившегося арестанта, медленно опустился в кресло, теплыми глазами указал на стул:
– Ну-с, Феофил Алексеевич, вы поразмыслили? Да вы садитесь. В ногах, говорят, правды нет. Не так ли? Садитесь, садитесь. Я надеюсь, сегодня мы побеседуем по душам.
– Пододвинул раскрытую коробку с папиросами. Пожалуйста! Ах, вы не балуетесь табачком? А водочкой, позвольте спросить?
– По малости. Ежели когда престольный праздник али день ангела...
– Похвально! Я вижу, у вас характер положительный.
Слепов изумленно смотрел на спокойное лицо Сергея Васильевича, на его выпуклый светлый лоб, будто видел перед собой совсем другого человека. Тем временем Зубатов, выпустив струю дыма в сторону, облокотился на стол, глянул в глаза:
– Так как же, Феофил Алексеевич? Вы готовы дать чистосердечные показания?
– Показание у меня одно: подбросили, стервы.
– Слепов помял светленькую бородку.
– Покамест в нужник ходил...
– Стервы, говорите? А ваши то-ва-ри-щи величают их героями.
– Да какое же тут геройство? Против царя-батюшки, помазанника божия... Одно слово - смутьяны! Не знался с ними и знаться не хочу.
– Выходит - есть они на заводе? Кто же? Не припомните ли?
– Да ведь как сказать...
– замялся Слепов.
– Без паршивой овцы, говорят, ни одно стадо не обходится.
– Вот вы ругаете их: "стервы", "паршивые овцы". Допустим, что мы вам поверили. А скажите, когда у вас замышляется стачка? И как вы относитесь к забастовщикам?
– Провались они пропадом!
– Это почему же? Другие говорят: стачка мастеровым на пользу. Что-то я не пойму.
– Нерадивым, может, и на пользу. А я - трудовик. У меня, ваше степенство, руки-то - вот они!
– в мозолях. И я на мозоли не жалуюсь: они - моя гордость мастерового. Слесарь завсегда зарабатывает справно, кладет в карман верные деньги. А забастовка вроде карточной игры: чем она кончится - никто не скажет. Покамест бастуешь - в карманах-то ветер гуляет. Одна пустота. А прибавят ли хозяева - это бабушка надвое сказала. Можно ведь и проиграться.
– Бабушка умная!
– Зубатов, улыбнувшись, кинул цепкий взгляд в маленькие глаза арестованного.
– Но если забастовщики взяли верх над противниками карточной игры, тогда как? Можно решить дело подобру?
– Ежели с божьей помощью...
Зубатов провел ладонью по лбу: "Кажется, не прикидывается. А Евстратушка еще поразузнает о нем". Звонком вызвал Медникова и распорядился:
– Стакан чаю господину Слепову.
– Вставая, спросил через стол: Желаете покрепче?
– И снова - к Медникову: - Да, конечно, покрепче. И с печеньем фабрики Эйнем.