Точка опоры
Шрифт:
– И меня утомляет болтологией, - отозвался Владимир; шел, поддерживая жену под руку.
– И все-таки я люблю его. Он - типичный журналист, чрезвычайно талантливый, страшно впечатлительный, все хватает на лету и, что особенно ценно, пишет быстро. Одним словом, рабочий конь!
– Но согласись, Володя, он ко всему относится как-то так...
– Надежда пошевелила пальцами, подыскивая слово.
– Неглубоко.
Они ни на секунду не могли себе представить, что через каких-то два года Юлий Осипович из первого друга превратится в злобного врага, из
– Он на редкость начитанный человек, с феноменальной памятью, продолжала Надежда.
– Знает всех и вся. Всегда у него куча новостей. Цитаты из классиков льются водопадом. Но ты прав, Володя, это утомляет.
– Да, жаль, что ему не хватает деловитости.
– А я жалею, что "Старая крепость" не открывается раньше, - шел бы он с Верой Ивановной сразу туда. И за завтраком они вели бы свои разговоры часов до двух.
Город только что проснулся. Дворники подметали улицу. Рабочие спешили к трамвайным остановкам. Ульяновы не воспользовались трамваем - любили ходить пешком.
На углу возле пивной им повстречался Ритмейер, вышедший на прогулку, и приподнял кепку за мягкий козырек:
– Доброе утро, геноссе Мейер! Доброе утро, фрау!
Ульяновы ответили тем же. Владимир Ильич, зная, что хозяин пивной социал-демократ, во всем доверял ему, хотел было сказать, что он уже не Мейер, а доктор Йордан Йорданов, прописанный в полиции по болгарскому паспорту, но вовремя остановил себя: "Пусть по-прежнему считает Мейером". А пивник, не скрывая чувства неловкости, продолжал полушепотом:
– Я извиняюсь... Но предосторожность и для вас никогда не лишняя... Вы у меня жили без прописки, и я вам ничего не говорил. Считал своим долгом помочь противнику русского царя. Но теперь в комнату, где вы жили, довольно много людей ходит. Редакция дело не простое - я понимаю. Но чего-нибудь недоброго не случилось бы...
– Кто-нибудь интересовался нами?
– В пивную подозрительные личности заходят... И товарищи по партии говорят: "Ты, Ритмейер, рискуешь".
– Пивник развел руками.
– Что мне делать?
Ульяновы переглянулись, и Владимир Ильич сказал с легким кивком:
– Вам, геноссе Ритмейер, мы благодарны. И вы не волнуйтесь, - мы не будем подвергать вас риску...
– Да я просто сказал... Чтобы вы имели в виду...
– Большое спасибо.
– Владимир Ильич пожал руку хозяину и, окинув взглядом улицу, снова подхватил Надежду под руку.
Когда они вошли в комнату, сказал без тени тревоги:
– Первое предупреждение. Как видно, охранка пронюхала, что мы в Мюнхене. Вероятно, договариваются с немецкой полицией. Но ты не тревожься.
– Подбадривающе посмотрел в глаза.
– Доктора Йорданова шпики, вне сомнения, не знают. Да, да. Не знают. У нас есть время, чтобы замести следы. Сегодня здесь сделаем самое необходимое, а вечером все бумаги перенесем домой.
Сели к столу, занялись перепиской. Надежда тщательно зашифровала письмо в Россию. Это было нелегким делом - для каждого агента она ввела отдельный ключ. Стихи Лермонтова и Некрасова, служившие ключом, помнила так, что, казалось, видела перед собой каждую букву в строчке. Но, когда требовался Надсон или Крылов, раскрывала перед собой их томики, привезенные из Питера.
Владимир Ильич читал корреспонденции. В промышленных городах России жестокий кризис гасил топки на заводах и фабриках, в южных губерниях крестьяне тысячами гибли от голода, доведенные до отчаяния, жгли помещичьи имения, разбивали хлебные склады. На "усмирение" были брошены казаки и пехотные части. Свистели нагайки и розги, гремели кандалы на горемычной Владимирке.
А вот из Вены прислал второе письмо молодой эмигрант Вегман, успевший вовремя оставить родную Одессу. Он писал о митинге венских студентов, на который собралось свыше трех тысяч человек. От имени австрийских рабочих выступил один из депутатов парламента.
– Поступок русского правительства против Толстого есть пощечина, данная русским абсолютизмом европейской культуре, - говорил он.
– Кровь, пролитая в Петербурге, - наша кровь: не чужды нам люди, борющиеся в России, мы их хорошо знаем; это люди, которые прошли ту же школу, что и мы: школу порабощения.
Митинг закончился в полночь. Студенты, сметая пеших и конных полицейских, лавиной двинулись по улице, у консульства кричали в сотни голосов: "Долой русского царя! Да здравствует социальная революция в России!"
– Молодцы студенты!
– Владимир Ильич подал корреспонденцию жене.
– И от рабочих в Вене прозвучало грозное слово! Вот она, международная солидарность! В шестом номере опубликуем.
Пришел Мартов. Вслед за ним - Засулич. Владимир Ильич порадовал их письмом из Вены, потом рассказал о встрече с хозяином.
– Мелкий трусишка ваш толстый немец!
– отмахнулась Вера Ивановна.
– Пока реальной опасности не видно, - сказал Мартов.
– Уж я-то знаю. Не первый месяц пишу о тайной полиции.
– Береженого, говорят, бог бережет, - напомнила поговорку Надежда Константиновна.
– Все боги!
– подхватил с усмешкой Мартов.
– И христианские, и мусульманские, и буддийские, и языческие. А чтобы они лучше берегли, сибирские шаманы, я помню, своих деревянных божков то подкармливают салом, то порют ременной плеткой. И еще древние египтяне, как свидетельствуют манускрипты...
– Египтян, Юлий, оставим в покое, - перебил Владимир Ильич.
– А вот нам всем следует задуматься над предостережением Ритмейера. Способности заграничной агентуры департамента полиции недооценивать нельзя. Будем работать и встречаться на квартирах, иногда - в кафе. И притом в разных. Присмотритесь сегодня, остается ли удобной ваша "Старая крепость".
– Да, нам, кажется, пора.
– Мартов, распахнув пиджак, из маленького брючного кармашка достал черные тонкие, как речная галька, часы в чугунной оправе.
– Пора. Велика Дмитриевна, идемте.