Точка опоры
Шрифт:
– Не знаю, - обеспокоенно взглянул на жену Владимир Ильич, - долго ли они смогут посещать кафе? С деньгами у нас швах. Наскрести бы на шестой номер.
– У Калмыковой, говорят, есть капитал в немецких банках. Может, пришлет.
– После нашего окончательного разрыва со Струве? Едва ли. Несомненно, переживает за своего питомца... Нам надо писать и писать во все концы: достать бы где-то добрый куш. И поскорее.
Взглянув на часы, Владимир Ильич поспешил вернуться к письмам. В одном из конвертов он нашел стихи, ходившие в России по рукам. Читая их, весело рассмеялся,
– Извини, Надюша, что отрываю тебя, но это очень интересно. Остро. Вот послушай: "То было в Турции..." Считай - в России. "...где совесть вещь пустая". Положим - только в правительственных кругах да так называемом высшем свете. "Где царствует кулак, нагайка, ятаган, два-три нуля, четыре негодяя..." Ну нет, нулей, конечно, больше. И негодяев больше. А концовка очень точна: "И глупый маленький султан". Правда, хорошо?!
– Отлично! И глупый и маленький.
– Сегодня же сдадим в набор.
– Владимир Ильич взял ручку.
– Я напишу от редакции несколько слов. Такие стихи характеризуют общественное настроение. Жаль, не знаем автора. Хотя бы для себя.
5
Вот и июль - вершина лета. И Владимиру Ильичу все чаще и чаще вспоминались родные края. Бывало, всей семьей выезжали в деревню - в Кокушкино, в Алакаевку. Позднее живали под Москвой, в Кузьминках...
И нынче неплохо бы выбраться из города... Куда-нибудь в горы. Хотя бы на недельку. Наде нужен отдых. Да и Елизавете Васильевне было бы полезно подышать чистым горным воздухом.
Издательница Водовозова прислала Владимиру Ильичу авторский гонорар чек на шестьсот марок. На них некоторое время можно жить безбедно. И на отдых хватило бы. Но нельзя им уехать из Мюнхена. Ни на один день. "Зарю", а тем более "Искру" не на кого оставить. Потресов лечится в Альпах, оттуда собирается махнуть в Италию. Права Калмыкова: он - барич. Кажется, в самом деле не может писать иначе, как под плеск волн Средиземного моря, укрытый от солнца тенью пальм. Вере Ивановне недостает собранности. Все делает урывками. Мартов мог бы остаться, если бы не был человеком настроения...
"Но что же это я?
– Владимир Ильич остановил себя; облокотившись на стол, потер правый висок подушечками пальцев.
– Будто незаменимый человек. Можно же что-нибудь придумать..."
Отодвинув бумаги на середину стола, прошел в соседнюю комнату, где Надежда расшифровывала письма, полученные из России; положил руку ей на плечо:
– Надюша, тебе хотелось в горы. Может, съездим на несколько дней в Швейцарию? На Тунское озеро.
– С Анютой повидаться?
– Надежда, полуобернувшись, подняла глаза на мужа.
– Соскучился по сестре?
– Конечно. И, может быть, у нее есть что-нибудь новое от наших.
– Я тоже соскучилась по Анюте.
– Елизавету Васильевну возьмем с собой.
– На несколько дней? Туда - сюда. Ей, Володя, будет трудно. Да и для тебя, мне кажется, не время.
– Надежда придержала руку мужа на своем плече.
– Ты же только-только начал свою брошюру. Откладывать, отрываться от работы едва ли полезно.
– Вот в этом ты права. Брошюру откладывать нежелательно. Чем скорее размежуемся с "рабочедельцами", тем лучше.
– Ты пиши. Не отвлекайся. А отдохнуть еще успеем. Можно и в городе. Мы же с тобой ходим на прогулки.
– Да, да. Вот и погода нынче... Смотри: окна опять заплакали.
– В дождливые дни в городе, Володя, даже лучше.
Владимир провел рукой по волосам жены: "Какие мягкие!" И опять вспомнил купанье на Енисее: пушистая коса долго держалась на поверхности...
Вернувшись к своему столу, спешил успокоить мать очередным письмом: "...заграничные города, надо сказать, лучше обставлены летом, т. е. чаще поливают улицы и т. п., так что здесь легче провести лето в городе, чем в России... Мы поэтому довольны своим местопребыванием и в деревню или на дачу не собираемся".
Письмо отнес жене, чтобы она своим четким почерком надписала адрес Модрачека. Надя сказала, что еще вчера начала писать ответ на письмо Марии Александровны, пересланное Анютой, сегодня непременно закончит и отправит вместе.
– Ну а что тут для "Искры"? От кого? От Глеба нет?
– Нет. И Зина молчит, как воды в рот набрала. И от Базиля с Тоней ни слуху ни духу.
– Не понимаю. Это так непохоже на них. Ведь был же уговор: держать связь, принимать "Искру". Уж целы ли они?
– Может, заболели.
– Уж так сразу все и расхворались. Не верю. Ну, Глеб еще мог. А Зину, как говорится, в ступе не утолчешь. И Базиль здоровее здоровых. Не пойму.
– Я уже Марии Александровне написала: "можно подумать, что все старые друзья забыли о нашем существовании".
– И я в прошлом письме спрашивал: не заезжал ли проездом кто-нибудь из сибирских друзей? Как видно, никто не заезжал. Куда они подевались? Ну Сильвин - в армии, Курнатовский, похоже, провалился на Кавказе. А остальные? Ты говоришь: за-бы-ли. Но как можно забыть, когда речь идет о возобновлении партии? Отказываюсь понимать.
Владимир пошел к себе. Надежда сказала ему вслед:
– Ты, Володя, успокойся: могли ведь письма затеряться.
– От других не теряются...
Оставшись одна, Надежда достала недописанное письмо, выводила строку за строкой:
"Анюта все советовала поселиться на лето в деревне, мама тоже думает, что это было бы лучше, но по очень многим соображениям это было бы неудобно. Поселиться далеко нельзя, т. к. Володе нужно было бы каждый день ездить в город, а это было бы очень утомительно. Он ходит, кроме того, довольно часто в библиотеку... Вообще жизнь у нас понемногу вошла в колею, Володя налаживается несколько на занятия..."
Под "занятиями" она подразумевала большую работу над книгой и через некоторое время спешила порадовать Марию Александровну:
"...Володя сейчас занимается довольно усердно, я очень рада за него: когда он уйдет целиком в какую-нибудь работу, он чувствует себя хорошо и бодро - это уж такое свойство его натуры; здоровье его совсем хорошо, от катара, по-видимому, и следов никаких не осталось, бессонницы тоже нет. Он каждый день вытирается холодной водой, да, кроме того, мы ходим почти каждый день купаться.