Точка росы
Шрифт:
— Что понятно? — подозрительно спросил Дудрилин, поднимая воротник реглана. — А ты почему сегодня без машины? У тебя ведь вчера таратайка была!
Машина “наружки”, подбросившая Старого, стояла за поворотом у остановки автобуса. Клякса, Кира и Пушок прикрывали его, а на подмену Морзику с Дональдом Лерман пообещал отправить другой свободный наряд.
— Так ведь... это... — развел руками Тыбинь, — ведь у тебя за рулем придется...
— Верно... догадлив... — точно сожалея, скривился Дудрилин. — А чего это ты мне тыкаешь?! Меня называть только на “вы”! Повтори!
— Вы... —
— Еще разик! Хватит... развылся тут... А чего это ты тут вчера делал? Куда ехал? Кто ты вообще такой?
В такие вот минуты и проверяется на прочность опер, разрабатывавший легенду прикрытия. У Тыбиня не возникло проблем. Лерман сумел угадать все вопросы Дудрилина. Все до одного. Им были также подобраны добротные документы из комплекта паспортов и удостоверений всевозможных служб, заранее заготовляемых в ОПС на каждого разведчика.
Дудрилин, кривясь, вернул паспорт и брезгливо вытер руки о платок.
— А что это у тебя за синяк на шее? Засос? Горячая подруга попалась? Что молчишь?
Старый пожал плечами в искреннем недоумении. Этого вопроса Борис Моисеевич не предусмотрел. Тыбинь, стыдливо прикрывая пятно шарфом, пытался сообразить, заметили ли что-нибудь Кира и Клякса.
— Оставь! — осклабился Дудрилин. — Знаки любви украшают мужчину... Стрелять умеешь? — он достал из кармана “вальтер”. — Убей ворону!
Старый мог бы положить ворону на ветке сквозь куртку, не вынимая пистолет из кармана. Однако смешно расставил ноги и прицелился, как делают милиционеры на стрельбище, и поспешно выстрелил. Стая с оглушительным карканьем сорвалась с огромной березы, закружилась над поселком. Одна из ворон, кувырнувшись через голову, упала в снег кверху лапками. По шоссе, подвывая мотором, пронесся мимо автомобиль Кляксы — стреляли...
— Оставь себе, — сказал Дудрилин про пистолет. Проверка была закончена. Дудрилин нажал на кнопку на столбике и ворота открылись. Сияющий “мерседес” мягко выкатил на дорожку. Зосим, сегодня с волосами, распущенными по плечам, проворно выскочил из машины, зыркнул на Тыбиня и ушел в дом. Ворота закрылись.
В одном из окон второго этажа что-то блеснуло. Александр Борисович, собачьим чутьем уловив взгляд Тыбиня в сторону, обернулся и задрал голову.
— А-а! Алька проснулась... интересно стало... Хрена ей! Поехали!
Он вообще был невероятно, по-звериному чуток ко всему окружающему.
Тыбинь направился было к месту водителя.
— Куда! Пошел вон! Сам поведу! Ты небось такие тачки только на картинках видел! Присмотрись сперва, а то и меня угробишь, и машину! А машина — это красота! Женщина — это первая красота, а машина — вторая!
Несмотря на грубость, Старый не мог не признать правоту и предусмотрительность хозяина. Хотя, на самом деле, он умел водить все марки машин, даже самые экзотические. Даже трактора.
Дудрилин водил хорошо. Для дилетанта, конечно. Сам он при этом, конечно, полагал, что водит как ас. Они выехали на Таллинское шоссе и помчались к городу. Машина Зимородка поначалу не отставала.
Вскоре, однако, Александр Борисович прибавил и попер по разделительной, да так, что встречные от него шарахались. Он, как и многие толстосумы, полагал, что если у тебя много денег, то подчиняться правилам необязательно.
— Ну как? — горделиво спросил он, искоса поглядывая на Старого.
— Нарушаете... — демонстрируя ментовскую дубоватость, промямлил Тыбинь. — Давайте лучше я...
Дудрилин только рукой махнул.
— Хорошие женщины обалдевают от быстрой езды, запомни! Если она настоящая стерва — обязательно балдеет от скорости!
На счастье, запиликал мобильник. Разговаривать и гнать было неловко — и он сбавил скорость. Александр Борисович, при всем лихачестве, дорожил своей жизнью и здоровьем.
— Да! — кривя губы, крикнул он. — Наплевать! Пускай ждут! Когда приеду — тогда и приеду! Фак ю!
И, сделав неприличный жест, выключил мобильник.
Он мчался целеустремленно, жадно поблескивая глазками сквозь очки, — но вдруг, увидав что-то, круто свернул из левого ряда к обочине, распугивая законопослушных автолюбителей, и остановился. Старый “опель-кадет”, едва не вытесненный Дудрилиным на тротуар, заехал спереди и притормозил. Двое парней выглянули, открыв дверцы, и вразнобой заорали:
— Лохарь! Руки поотрывать тебе надо! И в задницу вставить! Недомерок!
И тут с Александром Борисовичем случилась истерика. Брызгая слюной, трясясь и бледнея от злобы, он бил короткими ногами в полик салона и верещал:
— Быстро, быстро, быстро! Дай им в морду!
Оказывается, он был невероятно чувствителен к насмешкам над своим ростом.
Старый выбрался на улицу и, не желая бить ни в чем не повинных парней, выпятил челюсть, засопел и пошел на них, расставив руки и скорчив такую рожу, что парни стушевались и поспешно прыгнули в машину. Хлопнули дверцы — “опель-кадет” умчался по Ленинскому проспекту.
Когда Тыбинь подошел к “мерседесу”, Дудрилин сидел, бессильно уронив лицо на рулевое колесо, — потный, бледный, несчастный.
— Никто меня не любит... — сказал он, глядя в никуда, голосом, полным отчаяния. — Вот так меня все и обижают... с самого детства...
Мокрые волосенки прилипли к шишковатому черепу. Взгляд у Александра Борисовича был как у побитой собаки.
— Понимаешь... — доверительно зашептал Дудрилин, делая ему знак нагнуться, — меня хотят убить!.. Может, вот эти самые... в машине... У меня собачье чутье! Я чувствую! Это случится скоро!
Он подозрительно заглянул в спокойные холодные голубые глаза Тыбиня.
— Ты не смеешься? Это хорошо, что ты не смеешься. Если бы ты засмеялся, я бы тебя сразу уволил... Вот увидишь, что я прав... я всегда бываю прав...
Он выбрался наконец из “мерседеса”, отчаянно преодолевая страх открытого пространства, гордо выпятил узкую грудь, задрал голову и, не глядя по сторонам, зашагал в ювелирный магазин. “Может, ты и сумасшедший, — подумал оперуполномоченный, глядя на высоко поднятые, напряженные плечи Дудрилина — но страшно тебе по-настоящему”.