Точка
Шрифт:
— Я видела Грегана!
Искин наконец позволил Стеф увлечь его за собой.
— Какого Грегана? Того Грегана?
— Да!
Они почти побежали.
— Он тебя узнал?
— Я не знаю.
Солнце вставало над крышами. Полосы оранжево-розового цвета ложились на асфальт и стены домов. Впереди брякала клаксонами, блестела стеклами Кламке-штросс. Асфольд остался позади, заглох, утянулся в раскатистом рычании за спину.
— Он шел во второй колонне! — сказала Стеф.
Навстречу им молодая женщина прокатила коляску. На скамейке под кленом дремал
— То есть, Греган у нас — в местном хаймвере? — уточнил Искин.
— Да!
Стеф остановилась, запыхавшись. Лицо ее раскраснелось. Обернувшись, она вытянула шею. Искин оглянулся вместе с ней.
— Вряд ли они пойдут на Кламке, — сказал он, расстегнув пуговицу на вороте рубашки, — никто не будет ограничивать движение транспорта. Думаю, им и Редлиг-штросс выделили не всю. Наверное, от здания Военного музея.
— Это точно был он, — сказала девчонка.
— Ну, тогда он видел какого-то мальчишку в одежде не по размеру, — Искин обмахнул рукав ее пальто. — И меня.
Стеф шмыгнула носом.
— Все равно было страшно.
Искин сощурил глаза, глядя, как хаймвер последними пятерками марширует с перекрестка. С огоньком работают с молодежью, вдруг зло подумалось ему. Асфольд, Асфольд! Куда как надежнее, чем отдавать все на откуп юнитам. Нарисуй будущее, надуй его из былого прошлого, которого никто не помнит, покажи врага, внутреннего, внешнего, объясни, что будущее без победы над врагом невозможно. И все — формируй колонны из простаков и любителей легкой жизни.
Какого дьявола кому-то еще понадобились юниты?
— Это страшно и без Грегана, — произнес Искин, вновь беря девчонку за руку. — Красивым и безобидным это кажется только в начале. Все эти блестящие глаза, пружинящий шаг, чувство причастности к чему-то великому…
— Я же из Фольдланда, — посмотрела на него Стеф.
— Прости.
Они пошли молча. Барабанный рокот попытался догнать их, но был безжалостно задавлен шумом Кламке-штросс. Они выбрали момент, когда регулировщик остановил автомобильное движение, и перебрались на противоположную сторону улицы. Омнибусная остановка располагалась у здания с продуктовым магазином на первом этаже. Ненавязчивые надписи предлагали купить говяжьи колбасы и альпийский сыр. Зеленели кусты шиповника. Играли с лохматым щенком дети.
В десяти шагах белел киоск с соками и газированной водой. Худая продавщица натирала тряпкой прилавок.
— Дашь мне десять грошей? — спросила Стеф.
Они пристроились в хвост небольшой очереди, ожидающей омнибуса.
— На воду? — спросил Искин.
— Ага.
— У тебя же есть деньги, — сказал Искин.
— Я их коплю, — сказала Стеф.
— Для моря?
— Да. Для чего же еще?
Искин покопался в карманах.
— На.
Он высыпал несколько монеток в подставленную ладонь.
— Хочешь, я и тебе куплю? — сверкнула веселым глазом из-под кепки девчонка.
— Во мне еще чай бродит, — сказал Искин.
— Как знаешь.
— Только давай по-быстрому. Придет омнибус, я тебя ждать не буду.
Стеф рассмеялась, отступая к киоску. Натуральный Гаврош.
— Будешь!
— Уеду один.
— Ха-ха! Сам-то веришь?
Стеф дрыгнула ногой, пугая прохаживающихся поблизости голубей.
— Увидишь!
Старуха в очереди с оттянутыми, бульдожьими щеками неодобрительно посмотрел на Искина сквозь стекла очков. На ней была плотная темная кофта, которую она использовала как верхнюю одежду. Седые волосы и плечи покрывал платок.
— Дети сейчас никого не слушаются, — сказала она. — Им нужна твердая рука.
Искин промолчал.
— Да-да, — сказала старуха, словно он ей только что возразил, — никакого уважения к старшим. Грубят, шумят, устраивают какие-то забеги по дворам. Их всех надо отдать в армию. Там их научат порядку.
— Вы уверены? — спросил Искин.
— А я согласен, — присоединился к старухе худой господин в костюме. Под мышкой он держал потертый портфель. — Спасу от них в городе не стало. Каждый день в газетах пишут: то на Облер-штросс стекла побьют, то бакалейную лавку обнесут, то налетят и — прощай часы и бумажник. А вчера, говорят, в центре Бушелен стычку с полицейскими устроили. Уже полицию не боятся!
— Беженцы? — спросил Искин.
— Не знаю, — сказал мужчина. — Может и они. Кто их разберет? А может кто из шуцбунда. Мало их гоняли в свое время.
Лицо у него было цвета плохой газетной бумаги, бледное, в пятнах. На лацкане пиджака поблескивал значок в виде оленьей головы.
— Беженцы не лучше, — заявила старуха, поддергивая висящую на локте кошелку. — У меня все клумбы истоптали.
— В хаймвер всех и загнать, — горячо сказал мужчина и наклонился к Искину: — Не хотите отдать в хаймвер своего сына?
Искин обернулся. В стороне от киоска Стеф, обхватив двумя руками большую стеклянную кружку, пила сладкую фруктовую воду.
— У меня дочь, — сказал Искин.
— Дочь?
Лицо худого господина недоверчиво вытянулось.
— О, Господи! В штаны обрядили! Тьфу! — Старуха резко отвернулась к проезжей части, не желая иметь с Искиным ничего общего.
— Ну, женщин тоже принимают, — неуверенно сказал мужчина.
Видно было, пыл его угас.
— Я подумаю, — сказал Искин.
— Вы же не социалист? — спросил мужчина, уставившись на него бесцветными глазами.
Искин улыбнулся.
— Я — беженец.
Лицо собеседника запахнулось, будто дверь в комнату. Качнув головой, он отступил, даже спрятался за старуху. Мимо тек автомобильный поток. Среди «мерседесов», «крафтов» и «опелей» нет-нет и попадались местные «австро-даймлеры» и «штейры». Омнибусы же все сплошь были производства фольдландовских заводов, в основном, «зауэры» и «кэссбореры». Длинные, на сто с лишним пассажиров, междугородние «кэссбореры», проезжая, сверкали синими и белыми лакированными бортами. Ехали в Линц, Варсбург, Клагенфюрт, Загреб и Падую. На одной из табличек, прикрепленной к лобовому стеклу, Искин конечным пунктом разглядел греческие Салоники.