Точки над Ё
Шрифт:
– Нет у меня времени на жэжэ, да и желания. Классический дневник, исключительно личный, никто никогда не читал. Мама заставила, точнее – приучила в толстой тетрадке каждый день записывать главные события и пришедшие гениальные мысли. Лет десять мне было, конфликт хлипкого тела и бушующего ума. Потом-то мама и в секцию дзюдо меня отвела, я дерусь прилично. А тогда – кипящий борщ в голове. Чтобы отделить котлеты от мух, и писа2л. Постепенно втянулся. Последние годы, конечно, на компьютере. Ты не волнуйся, я не заставлю тебя всё читать.
– Я и не волнуюсь, напротив.
– По правде говоря,
– Замечательный!
– Во вторник я уезжаю в Москву, потом в отпуск. Кстати, не передумала на лыжах покататься? Нет? Значит, во вторник заскочу, принесу души своей прекрасные порывы.
Я надеялась получить хотя бы прощальный поцелуй у двери. Но выплыла бабушка, принялась приглашать Костю ещё заходить к нам, а напоследок поцеловала его в щёку, чего не удостаивался даже её сын, мой папа. Мне, конечно, приятно, что бабуле нравится Костя. Но надо чувствовать меру и не оттирать меня с законных позиций.
Ожидание ожиданию рознь. Томление неизвестностью и радостное предвкушение – разные полюсы одного состояния. Покрываться холодным потом в ожидании приговора суда или скакать на одной ноге в ожидании приза, выигранного в лотерею. Надеяться на чудо или быть уверенным в нём. Десять минут гипнотизирования телефонного аппарата не равняются десяти минутам, которые остались до свидания с любимым.
Моё ожидание я сравнила бы с опьянением мизантропа-молчуна, хлебнувшего спиртного и превратившегося в оптимистического болтуна. Или с вдохновением поэта, который не успевает записывать рвущиеся из него гениальные строчки. Я – пела. Как начала мурлыкать в воскресенье вечером, так и не могла остановиться. В понедельник с утра заразила бабушку, которая вторила мне: «Катится, катится голубой вагон...» Когда ехала на радио, поймала себя на том, что напеваю в автобусе.
– Тысячу лет не видел счастливых поющих девушек, – улыбнулся мужчина, стоящий рядом.
– Может, она сумасшедшая, – ревниво сказала хмурая тётка.
И я не смутилась, что поразительно, нашлась с ответом:
– Сумасшедшая, потому что счастливая. Или: счастливая до сумасшествия. Оба варианта подходят. И вам желаю.
Рванула на выход, на остановку раньше.
Желание прочитать о себе в Костином дневнике было даже острее, чем желание видеть его, чем «миловаться» – этим словом бабушка характеризует любые интимные действия: от невинных рукопожатий до конкретного зачатия детей. Живой Костя меня волновал меньше, чем строки из его дневника. Если вам дорогой человек предлагает ознакомиться со своим внутренним миром, с телом дорогого человека можно повременить.
Передачу я провела на одном радостном дыхании. Хотя приходилось сдерживать непомерные восторги, когда звонили дети. И все-таки вместо обычных: «Молодец, правильно!» – из меня вырывалось: «Какая потрясающая умница Галя Творожкова!» А в начале передачи я ляпнула: «Мои любимые прилагательные и наречия...» Филологу любить ту или иную часть речи – все равно что математику обожать какую-то цифру.
Когда я вышла из студии, звукооператор Игорь (он продолжает заигрывать со мной, хотя женат и двух детей имеет) спросил:
– Ася, как тебе словечко «недоперепил»?
– Забавно. Сам придумал?
Я прекрасно знала, что этот неологизм из репертуара юмориста Задорнова, но Игорь сделал многозначительное лицо – мол, не лыком шит.
– Твоему старшенькому сколько? – спросила я.
– Скоро пять.
– Уже читает?
– Зачем? Ему через полтора года в школу.
– Извини, но это плохо. Большинство детей, с которыми родители, конечно, занимаются, начинают читать именно в возрасте с четырёх до пяти лет. Представляешь, какая конкуренция ждёт их поколение?
Игорь нахмурился, думать забыл подбивать под меня клинья. Молодец, благополучие детей не идёт ни в какое сравнение с флиртом. И попросил у меня инструкций, как научить ребенка читать, если тот не желает напрягаться над азбукой. Я пообещала принести книгу, в которой описаны хорошие методики.
К выходу из здания я летела на крыльях. Невидимые, они приподнимали меня над землёй, сообщая шагам скольжение полёта. Хотела в паренье обогнуть Столова, но Дима схватил меня за руку:
– Куда летишь?
– «Летишь» – ключевое слово.
– У моей племянницы была?
– Хорошая девочка, уже личность, можно сказать. С русским языком у неё отлично, а вот с психикой непорядок. Твоя сестра, извини, Дима, нуждается в серьёзной промывке мозгов.
– Я, что ли, должен их проблемами заниматься?
«При чём тут я?» – главный жизненный вопрос Димы, как и всякого законченного эгоиста. «Кто виноват?» или «Что делать?» волнуют Диму в последнюю очередь. «Быть или не быть?» – вообще не возникает.
– Ты? Должен? – весело переспросила я. – Никогда! Тебе все должны, а ты – никому и ничего.
– Это шутка?
– Ирония.
– Смелая стала. Похудела, что ли? Сияешь.
– Дима, у меня к тебе просьба.
– Опять денег? – насторожился Дима.
Можно подумать, что я постоянно клянчила у него взаймы. Хотя я только единожды попросила на больного ребёнка.
– Денег не надо. Не целуй меня, пожалуйста, при встрече. Заболеваниями желудочно-кишечного тракта не страдаешь? Слюна ядовита. В местах твоих лобызаний у меня на щеках экзема появляется.
Дима принял мои слова за чистую монету и мгновенно испугался:
– Никто не жаловался.
– У меня кожа очень чувствительная. Спасибо за понимание, – быстро проговорила я. – Ты проверился бы у врачей на всякий случай.
Взмахнув крылышками, я полетела дальше, оставив Диму в тревогах по поводу его драгоценного здоровья. Обследоваться никому не повредит.
Уже на выходе из здания, спеша по ступенькам вниз, я представила, как Дима приходит к врачу и жалуется, что от его поцелуев у одной девушки экзема. Расхохоталась в голос, взмахнула руками, падая... Ксчастью, навстречу мне поднимался наш спортивный комментатор, могучий мужчина, в прошлом мастер спорта по биатлону. Он принял меня на грудь, шлёпнулся на спину, и мы съехали по оледенелому бетону лестницы, ещё и проскользили метров пять по дорожке. Мне катилось вполне комфортно. Чего нельзя сказать о биатлонисте, пересчитавшем позвоночником все ступеньки.