Точность науки, строгость философии и откровенность религии
Шрифт:
Но не только осмысляя наше познание в науке, сферу теоретического разума, мы приходим в философии к идее Бога. Попытка осознания наших действий в области права, морали, нравственности - в областипрактического разума– также ведет нас к идее Божества. Правовые и моральные нормы предполагают всегда некоторые представления о нравственности, о том, что такое добро, благо. Размышление ведет нас далее к вопросу о природе добра. Есть ли добро лишь некоторая совокупность условно и, следовательно, произвольно выбранных положений и ценностей или же оно реально, т.е. соответствует некоторому действительному порядку вещей в мироздании? Если первое, если добро условно и номиналистично, то тогда трудно понять бросающуюся в глаза устойчивость моральных норм в истории. Несмотря на то, что нравы и обычаи людей разных эпох и обществ меняются, в главном они остаются тождественными. Кроме того, признание морали и добра чисто номиналистичными понятиями обессмыслило бы человеческую жизнь. Разом она бы потеряла свою духовную составляющую и вся свелась бы к чисто биологическим отправлениям. Не было бы никакого смысла отстаивать справедливое и благое, высокое и святое, если бы они не имели никакого онтологического значения... Однако опыт сердца, наша совесть, вся наша жизнь подсказывают нам, что это не так, что разделение на добро и зло как-то укоренено в самом бытии. Что “царство ценностей”, “царство
Важно подчеркнуть еще один характерный момент философии: философия в своем дискурсе широко использует обыденный язык. Конечно, и в философии строятся системы, которые определяют и вводят свои специальные термины. Однако истинная философия должна быть открытой, скорее философствованием, чем системостроительством. После построения системы философу остается только одно - переинтерпретация всего человеческого опыта в терминах своей философии. В процессе этой переинтерпретации смысл реальности обычно насилуется; все, не поддающееся истолкованию в терминах предвзятой философской номенклатуры обычно объявляется второстепенным (“вторичные качества”), чисто феноменальным, а то, и совсем не существующим... Эта догматическая установка враждебна самому духу философии, которая по своей природе есть всегда лишь стремление к мудрости, а не обладание ей... В этом смысле философия всегда чутко прислушивается к языку как к универсальному хранилищу общечеловеческого опыта. Именно здесь, в живом организме народного языка, во всей полноте его бытования, от сакральных формул богослужения до условных оборотов научного дискурса, от высокой поэзии до бытовой прозы, фиксируется и сохраняется факт встречи мысли и бытия, намечаются все возможные смыслы истолкования этой встречи, во всей полноте своих оттенков и градаций... Парадоксальным образом, этот сырой и необработанный “бытовой” язык позволяет философу глубже продвинуть анализ нашего познания, выразить смысл познавательных процедур более строго, чем это делается в науке. Строгость мышления, которой взыскует философия, и есть это стремление представить каждый объект мыслина фоне бесконечно разнообразных возможностей другого, так чтобы строго очерченный “логический контур” этого предмета ясно выступил во всей своей определенности и специфичности... Эти две связанные черты остаются, в главном, инвариантными для философии всех времен, составляют как-бы канон философии: стремление к строгости определения, неразрывно связанное с осознанием всей беспредельности возможного. В первом смысле философия стремится к строгим определениям, во втором - остается бесконечным вопрошанием... И всегда остается “посередине”: философия не знает ни своих “начал”, ни своих “концов”. Философия всегда как-бы руководствуется максимой Паскаля: “Величие человека в том, чтобы держаться середины” [7] .
7
См.: Паскаль Б. Мысли. С.-П., 1999. С.106-110. Сравни также у Хайдеггера: “...Вопрошание есть благочестие мысли” (Вопрос о технике. С.66 // Новая технократическая волна на Западе. М. Прогресс. 1986. С.45-66).
Религия
Но не все в культуре и, тем более, в жизни исчерпывается “дневным сознанием”. Наука и философия выступают как-бы светлыми островками осмысленного, более или менее понятного, рационализованного в безбрежном океане жизни. Но жизнь не сводится только к понятному, в ней присутствует и таинственное, темное, в ней есть место тайне...
Как океан объемлет шар земной, Так наша жизнь кругом объята снами;Настанет ночь - и звучными волнами Стихия бьет о берег свой.(Ф.И.Тютчев)И эта “ночь”, это “ночное сознание” всегда с нами: и ночью, и днем... Есть сфера мистического, таинственного знания, есть таинственный опыт души: догадок, совпадений, озарений, промахов... Этот опыт всегда близок, хотя и непонятен нам до конца, трудно поддается рационализации. Мы знаем, что даже и наше ratio, наш разум также стремится “заглянуть” с сверхрациональное: Мировой Разум, Логос, Самосущее благо... Одной характерной чертой сфера мистического существования отличается от области рационального, будь то наука или философия. Последние преимущественно “работают”, осознают себя в условиях определенной логической границы между субъектом и объектом, между познающим началом (органом, способностью, методом) и познаваемым ob-jectum - об-ектом, “поставленным перед собой”. Мистика постоянно настаивает на разрушении субъект - объектной границы, на “прямом вхождении” в предмет... В мистическом познании познающее “я” и познаваемая “вещь” слиты: познание превращается в самопознание...
Мистика бывает разная. Есть мистика эстетическая: почти любой человек обладает своим даром восприятия, опытно знает “силу искусства”: удивительную действенность, “навязчивость”, духовную силу, исходящую от образов, мелодий, поэтический выражений. Есть мистика гедонистическая: мистика наслаждения, в которой человек может раствориться, как растворяется соль в воде... Мистика интеллектуальная: настойчивое стремление разрешить научную задачу, осознать логическую структуру теории как в науке, так и в философии, приводят к тому, что иногда мыслителю нечто открывается, дается некоторое видение полноты изучаемой сферы, недостижимое в обычных состояниях сознания. Об этом говорит опыт математиков всех времен, lumen naturale rationis схоластиков, арифмология и мистика чисел пифагорейцев, “мистика Единого” неоплатоников... Есть мистика социальная: органическое чувство классового, партийного единства в социуме, активно используемое как чувство “товарищества”, как “социальный заказ”, как “горючее” в деятельности профессиональных политиков. Мистика национальная: чувство духовного и исторического единства народа, невидимо проводящее грань между “своими” и “чужими”, очень чуткое к сохранению своего национального достоинства... Есть, наконец, мистика церковная: мистика духовного единства в Церкви, где разные люди все становятся братьями и сестрами, членами единого Тела Христова– Православной Церкви. Сфера мистического разнообразна, везде в жизни присутствует иррациональное, которое, несмотря на свою непонятность, как-то дано нам. Но это мистическое знание может вести нас как вверх, так и вниз...
Из всей сферы мистического религия
1) Иррациональное - сверхрациональный Бог, полнота Мудрости, Силы и Святости выступает как Личность, происходит личная встреча с Богом;
2) Бог открывается нам, встреча с Богом есть событие, решение о котором принадлежит Богу.
Человек может долго и мучительно искать смысла жизни, строить теории, научные, философские, заниматься медитациями, напряженно размышлять и описывать эти размышления, - но пока не произошло личной встречи с Богом, пока не возникла личная связь с Ним, - нет религии [8] (лат. religio, - от religare - связывать). Мы можем только искать Бога, стремиться к этой личной встречи, но ее свершение зависит, в конце концов, только от самого Бога. Христос говорит апостолам: “Не вы Меня избрали, а Я вас избрал...” (Ин.15:16). И когда Бог открывается возникает диалог, возникает религия. Примеров этого откровения Бога человеку, этого окликания человека Богом Библия дает нам множество. Вот некоторые из них:
8
В этом смысле очень поучительна духовная драма Л.Н.Толстого. Несмотря на всю ее глубину и трагичность, встречи с Богом так, вероятно, и не произошло... См.: Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991. С.404.
- “Адам, где ты?” - спрашивает Бог после грехопадения прародителей (Быт.3:9).
- “И сказал Господь Аврааму: пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего (и иди) в землю, которую Я укажу тебе...” (Быт.12:1).
- “... И воззвал к нему Бог из Среды куста, и сказал: Моисей! Моисей! Он сказал: вот я (Господи!)” (Исх.3:4).
- Господь говорит и через своих пророков: “Воззовет ко Мне и услышу его, с ним есть в скорби, изму его и прославлю его” (Пс.90).
- Наконец, когда исполнилась полнота времен, Богу было угодно воплотиться в человека, Само Слово Божие, Второе Лицо Пресвятой Троицы воплотилось и вочеловечилось “и обитало с нами, полное благодати и истины” (Ин.1:4).
Наука и философия являются попытками человеческого разума осмыслить реальность. Активность здесь на стороне человека. В религии же активность - на стороне Божества. Нам открывается здесь то, что выше человека... Роль же человека сводится здесь к смиренному взысканию - даже и в самом напряженном и дерзновенном взывании к Богу - этого откровения: Господи, помилуй! “Помилуй”, в частности, и потому, что претензия на богообщение со стороны грешного человеческого существа есть всегда некоторая дерзость... Смирение выступает необходимым моментом богообщения, общения со Святыней. “И сказал Бог [Моисею из неопалимой купины - В.К.]: не подходи сюда: сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая” (Исх. 3: 5). “Бог гордым противится, а смиренным дает благодать”, - учит Писание (Иак.3: 6). Смирение сердца сокрушающегося о своих грехах человека есть угодная Богу жертва: “Жертва Богу - дух сокрушен; сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит” (Пс. 50: 19). Вершина человеческой святости, Пресвятая Богородица, есть одновременно и вершина смирения: “Се Раба Господня; Да будет Мне по слову твоему” (Лк.1: 38). Христианская Церковь, взывающая к Богу, осознает себя как Невеста, повинующаяся своему Небесному Жениху. Христиане, призванные быть детьми Божьими, должны и духовно подражать вере и кротости детей: “...Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное” (Мф.18: 3) [9] .
9
Но в то же время Христос говорит: “Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак, будьте мудры, как змии, и просты, как голуби” (Мф.10:16).
Еще одно характерное отличие религии от науки и философии состоит в том, что последние равно есть всегда некоторая “логия” - попытки человеческим умом найти связь и смысл в реальности. Конкретнее, наука и философия выступают обычно как некоторая теория, как некоторая логическая (логико-математическая) схема реальности. Религия же, в своем ядре, есть всегда сама реальность! Реальность не просто просвещенная, причастная смыслу, а тождественная с ним: реальность умная. Но и более того. Не только реальность-в-себе, но и дающая смысл, просвещающая и освящающая все в мире - Святыня! Источник смысла, благородства, красоты, самой жизни и бытия. Религия в этом смысле не вместима ни в какую “логию”. Конечно, существует христианское богословие. Но богословие есть лишь рациональная проекция живого религиозного опыта. Богословие в истории христианской Церкви всегда выступала, обычно, как рациональная реакция на уклонения в религиозной жизни: как вероучительные, так и аскетические. Догматы помечают границы, отделяющие Истину от заблуждения. Сама же Истина постигается уже сверхрационально, она - бытийственна... В отношении богословия Церковь руководствуется словами Григория Богослова: хорошо богословствует не тот, кто хорошо говорит, а тот, кто правильно живет. Именно поэтому богословами в собственном смысле Православная Церковь назвала только трех своих святых: апостола и евангелиста Иоанна, Григория Богослова и Симеона Нового Богослова... Поэтому бессмысленны, безнадежны - а нередко и вредны!
– попытки как-то “растворить” христианство в культуре: проекты создания исследовательских центров при монастырях, попытки вписать историю церковного художества в общую историю искусства, попытки физическими приборами “померить благодать” в церковной жизни, попытки прочтения духовного опыта с точки зрения научной исихологии и т.д. Человеческое любопытство ко всему религиозному понятно, однако нужно ясно осознавать границы культуры и человеческого творчества. Человек в культуре никогда не создает нового бытия, он создает только его символы: картину, музыкальное произведение, научную или философскую теорию. Религия же, христианство - в ядре своем - есть сама жизнь, истинная жизнь, где бытие и смысл совпадают; и оно - христианство - в принципе не сводимо ни к какой “логии”. Всю трудность попыток выразить христианский опыт на философском языке может оценить всякий, кто поинтересуется, например, историей формулировки догматов Троичности или “богословия энергии” Свт. Григория Паламы. В глубинах своих благодатная жизнь открытая нам Богом, таинственна и недоступна человеческому разумению. Она постигается лишь верою как высшим синтезом человеческих способностей [10] и открывается все больше по мере обожения– благодатного преображения человеческой природы божественными энергиями...
10
Понимание веры как некоего высшего синтеза сил разума развивал А.С. Хомяков. См. к этому мою статью: Катасонов В.Н. Концепция целостного разума в русской философии и православии // VIII Рождественские образовательные чтения. Христианство и философия. М.,2000. С.97 - 118.
Мы постоянно ищем смысла, спорим о нем, создаем теории, концепции, школы, традиции... Но все это остается лишь некоторыми схемами, символами, которые могут лишь обозначить истину. Настоящий же смысл - бытийственен: истинный смысл есть истинная жизнь. И именно этот смысл дарует нам Господь, призывая к соединению с Ним уже и в этой жизни, и в самой вечности: “Аз есьм Путь, Истина и Жизнь”.