Тогда, в Багио
Шрифт:
Женщины — чушь. Юноши только теряют на них время. Шахматы — вот что приносит удовлетворение и может также приносить деньги. Я никогда не был непристойным и говорю то, что думаю.
Ботвинник написал, что я считаю лучше, чем другие. Он говорит, что я — вычислительная машина. Я, мол, необыкновенный человек. Здесь нет ничего необыкновенного. Я просто профессионал. Я целый день играю в шахматы, учусь и стремлюсь знать больше. Еще я учусь при помощи магнитофона и стремлюсь улучшить старых мастеров. Я знаю сейчас больше, чем они. Русские написали, что я раньше плакал, когда проигрывал. Ерунда! Когда я проиграл Спасскому в Зигене, я сдался, как Капабланка: если я сейчас проигрываю партию, то чувствую себя королем, подающим милостыню нищему. Сейчас все от меня ждут, что я буду только выигрывать. Я играю до голых королей. Я знаю, что хочу. Дети, росшие без родителей, вырастают волками, Роберт Джеймс Фишер — не вычислительная машина, как кое-кто хочет. Я всего лишь человек, но человек исключительный. Мой мир — черно-белая доска. В моих ходах динамика и искусство — спасибо, если вы можете это понять. А кто не может, того мне жаль. В 15 лет я стал гроссмейстером, в 16 — чемпионом США, в 28 лет я лучше всех на свете играю в шахматы, а в 29 буду чемпионом мира!
Сейчас я тверд, как сталь, и холоден, как кусок льда. Когда я стану чемпионом, я сам буду устанавливать цены. А сейчас я пойду поиграю в теннис. Потом я посмотрю, что можно придумать в защите Каро-Канн. Я родился под знаком Рыбы. Большая рыба жрет маленькую. Я — большая рыба».
Итак, «когда я стану чемпионом мира, я сам буду устанавливать цены».
Фишер оказался верным своему обещанию. И начал устанавливать цены.
Потому-то и не выполнил другого обещания — «побить рекорд Эммануила Ласкера, бывшего чемпионом мира двадцать семь лет».
Роберт Джеймс Фишер, который после победы в Рейкьявике над Борисом Спасским (матч закончился 1 сентября 1972 года) не сыграл и партии (если не считать сеанса в одной из американских тюрем) и постепенно начал привыкать к размагничивающему спокойствию (ударился в мистику и вступил в религиозную секту, отдавая ей часть своих доходов; отказался от баснословных гонораров, плывших в руки, а заодно и от участия в шахматной Олимпиаде за команду Америки), — этот самый Фишер принял решение добровольно сложить с себя звание чемпиона мира.
В телеграмме на имя шахматного конгресса, заседавшего в Ницце, он писал:
«В своей предыдущей телеграмме делегатам конгресса я уже разъяснял, что мои условия не подлежат обсуждению».
А их начали обсуждать и признали неприемлемыми.
И Карпов получил корону без матча.
24 апреля 1975 года Анатолий Карпов был увенчан лавровым венком и провозглашен двенадцатым в истории шахмат чемпионом мира.
После того как Фишер ушел, хлопнув дверью, корона переходила не просто к шахматисту, выигравшему три претендентских матча. Она переходила к молодому — до 24-летия оставался месяц без одного дня — гроссмейстеру, который получил два шахматных «Оскара» — в 1973 и 1974 годах — и который в 1971—1975 годах, выступая в восьми сильнейших турнирах, взял шесть первых и два вторых места.
Писатель и гроссмейстер Александр Котов:
— Несмотря на свою молодость и сравнительно небольшой турнирный и матчевый стаж, Карпов проявил себя замечательным теоретиком во всех стадиях шахматной партии. Его глубокие знания испанской партии, открытия в этом начале новых стратегических путей атаки являются результатом вдумчивой аналитической работы, углубленного творческого подхода и проверки этих анализов в практических партиях. Общеизвестны и заслужили всеобщее одобрение теоретиков шахмат его новые методы атаки за белых в сицилианской защите, разработанные им стратегические схемы прошли серьезную проверку. Популярны также «огнеупорные» построения Карпова для черных в защите Нимцовича — их не смогли пробить сильнейшие гроссмейстеры мира в ответственных поединках. С ранних лет Анатолий проявил себя отличным мастером энергичных атак, но он умеет также стойко защищаться, великолепно маневрирует… Наконец, эндшпильная техника Анатолия Карпова, расцвеченная маленькими комбинациями, стоит на уровне техники таких общепризнанных специалистов заключительной стадии партии, как Хосе Капабланка, Василий Смыслов, Тигран Петросян.
Послушаем, что говорит Анатолий Карпов:
— Жаль, что матча не получилось. Однако моей вины в том нет, и я спокоен. В конце концов, существуют принципы, от которых отступать я не могу. А Фишер, в свою очередь, такой человек, что не ограничивается частичными приобретениями, а, пусть уж меня извинят за резкость, старается и вовсе сесть на голову. Неизвестно, какие еще требования он бы выдвинул, если бы ему и до конца продолжали идти навстречу.
Кроме отличных шахматных произведений Фишер внес в творческий мир такую суету и неразбериху, что шахматистам вдруг срочно потребовались дипломаты, ораторы, юристы, чтобы доказывать прежде такие простые и ясные истины. Раньше шахматисты вполне могли договариваться на своем языке, а теперь это стало почти невозможно.
Я сделал все, чтобы наш матч с Фишером состоялся, пошел на крайние меры, принял почти все его требования. Я уступил ему выбор места встречи, согласился с кандидатурой назначенного по желанию американского гроссмейстера главного арбитра. Наконец, был готов играть матч до десяти побед без ограничения числа партий. Последнее условие считаю совершенно неприемлемым. Статистика показывает, что Фишер проигрывает в последнее время не более одной-двух партий в год. Можно себе представить, сколько длился бы наш матч! Это было бы марафонское изматывающее соревнование. Тем не менее я был готов играть и такой матч.
Будем надеяться, что Фишер не покинет шахматы, что он еще покажет свое выдающееся мастерство, свой талант.
…Фишер в шахматы не вернулся. В 1978 году по сравнению с Корчным он казался вовсе не таким беспардонным себялюбцем. Время помогает нам получить более точный взгляд на события. Но… что ни говори, Карпов получил тогда, в апреле 1975-го, шахматную корону без главного финального матча.
И на этот раз, в Багио, не имел никакого желания получить ее таким же образом.
Вот почему, я думаю, вопрос о срыве матча ни разу не обсуждался. Только не слишком ли искусно воспользовался этим своим «преимуществом» претендент?
Кто, когда ответит на вопрос, что испытал Карпов в ту минуту, когда подписался под словом «сдаюсь» в той самой партии, после которой счет стал 5:5? Каким ему виделся мир, какие виделись сны?
Соблазнительно написать теперь, когда давно известен результат всего матча, что он не дал восторжествовать отрицательным эмоциям, что ни на минуту не сомневался в победе и был «по-прежнему бодр». Только такое суждение будет столь же далеко от действительности, как Багио от Москвы. Предосудительно было бы написать и о том, что все члены команды Карпова сохранили «благородную выдержку духа», были по-прежнему взаимно вежливы и предупредительны.
Если бы царила такая тишь и благодать перед решающей партией, надо было бы бить в колокола и вопрошать: кого послали в Багио — людей или бесчувственных манекенов (теперь пишут «роботов»)? Четырнадцать человек, привыкших к тому, что дела складываются как нельзя лучше, веривших в близкую победу и старавшихся представить, как будет встречена эта победа на Родине, теперь должны были начать рассуждать о том, как могут встретить дома известие о поражении.
Все члены команды Карпова, и он сам прежде всего, хорошо понимали, что значит проиграть партию 17 октября. Мог ли догадываться Анатолий, что испытывал в те дни его отец Евгений Степанович Карпов, прикованный тяжелым недугом к больничной койке? Инженер и учитель. Первый, открывший сыну таинства шахмат. Учивший его делать первые ходы на такой маленькой и такой безграничной, как мир, шахматной доске. Мог ли не думать Анатолий, как отзывались в отцовском сердце неудачи последних дней? В сердце, которому было дано отсчитать еще так немного ударов.