Токийский полукровка. Дилогия
Шрифт:
— Никто. — он вновь впивается цепким, изучающим взглядом в мое лицо.
— Хм, ты имеешь какое–то отношение к организованной преступности Токио?
— Нет.
— Тогда, что ты делал у храма в такое время? Порядочные детишки в этот час просиживают зад в школе.
— Бегал.
— Пацан, ты сам–то понимаешь насколько бредово это звучит? Не знаю кто тебя научил так виртуозно наебывать людей, но тебе лучше начать колоться или я просто расхреначу тебе колени этой штукой. — он зло потрясает боккеном у моего носа.
Серьезная угроза. Судя по тому, что я
— Я говорю правду, я оказался в том месте случайно. Просто делал пробежку и заметил вас, а затем мне просто стало любопытно.
— Допустим, а тот удар, которым ты вырубил Киёси?
— У меня был учитель по муай–тай.
И ведь ни капельки не солгал, у меня и вправду был тренер по тайскому боксу. Когда–то давно и вообще не в этом мире, но, право слово, такие мелочи не стоят упоминания, когда перед тобой психованный подросток, из–за своей разбушевавшейся паранойи, готовый раздробить тебе колени палкой. В подобной передряге поговорка «слово — серебро, а молчание — золото» становится как никогда актуальной.
— Хм, хафу, не держи меня за идиота! То дерьмо, что ты показал — не муай–тай! — боккен в его руках «плетью» проходится по моим бедрам — чертовски больно. Этот крашенный мудак специально стеганул таким образом, чтобы как можно сильнее травмировать кожу. — Это был обычный удар рукой, без признаков боевого искусства. Если бы я не видел, что ты сам веришь в это дерьмо, то за такую наглую ложь переломал бы тебе все кости!
— Ш–ш–ш, он не раскрывал мне тайн муай–тай, просто показывал удары и все.
— Похоже на правду, но какой тогда в этом смысл? Это ведь идиотизм.
— Почему это? — его слова задевают меня за живое, ведь я потратил на этот «идиотизм» практически всю свою сознательную жизнь.
— Хафу, ты совсем кретин? Какая нахрен разница насколько хорошо ты машешь руками и ногами. — судя по менторской интонации, вторую часть фразы он ни раз слышал в свой адрес и, найдя во мне «благодарного» слушателя, решил ее процитировать. — Если техническое действие не подкрепляется философией и духовной практикой боевого искусства, то любой гопник забьет тебя обычной палкой, как шелудивого пса. Как думаешь, если бы не эффект неожиданности и у Киёси в руках была его любимая бита, у тебя были бы шансы?
— Если бы у бабушки были яйца, то она была бы дедушкой. — огрызаюсь я.
Акихико начинает ржать — значит буря миновала. Я хорошо знаю подобный тип людей, они быстро «взрываются» и столь же стремительно «остывают». Среди спортсменов полно таких ребят, особенно среди молодежи: резких, импульсивных, но при этом отходчивых.
— И что же мне с тобой делать, маленький Недзуми?
— Понять и простить?
— Неееет, ты видел то, что видеть было не нужно. Отрезать бы тебе язык и выколоть глаза, но настроение уже не то. У меня есть идея получше.
Он откладывает фонарик на покрытый
— Бу!
Едва различимый взмах ножом, легкий треск материи и веревки, удерживающие меня спадают на пол, поднимая клубы пыли, чьи песчинки особенно отчетливо различимы в рассеянном свете фонаря.
— Тц, даже не дернулся. Слушай, Недзуми, может у тебя беды с башкой?
— Кто бы говорил. — бурчу себе под нос.
— Ты что–то сказал?
— Я говорю, все возможно. Мама рассказывала, что часто роняла меня вниз головой пока я был маленьким.
— Это заметно. Иди за мной.
Легко сказать, после того зверского удара по бедрам, мне остается лишь прихрамывать, в мыслях костеря командира босодзоку на чем свет стоит. Если бы он слышал те загибы, которыми я его крою, то прикончил бы меня на месте.
Когда мы покидаем подвал и выходим через задний ход большого, пустующего здания, то нос к носу сталкиваемся с тремя босодзоку, стоящими на шухере. В одном из байкеров я без труда опознаю здоровяка Шоту.
— Так, вы двое, свободны, перевозка трупа отменяется. — раздает команды Акихико. — Шота, садишь сопляка к себе и катишь за мной, только не потеряй засранца по пути.
Здоровяк без лишних прелюдий ведет меня к своему байку и ухватив за шкирку усаживает на заднее сиденье — силен, собака.
— Держись крепче. — указывает он пальцем на специальные поручни у пассажирского сидения. — Начнешь меня лапать, выбью зубы. Сорвешься и свалишься, выбью зубы.
В парне пропадают задатки мотивационного тренера. Хватаюсь за указанные поручни, после чего Шота занимает место у руля, пару раз пинает педаль стартера. Серебристый Сузуки с синими полосами вдоль корпуса бодро взрыкивает, показывая свою готовность к старту. И мы резко трогаемся, пристраиваясь в хвосте у покрытого пламенем Кавасаки на котором гордо восседает Акихико.
Спустя минут двадцать безумной, наплевательской на правило дорожного движения, езды я наконец понимаю куда мы держим путь. Вот только мне до сих пор невдомек зачем нам ехать в Иокогаму, а точнее зачем Акихико тащит меня в крупнейший портовый город страны восходящего солнца.
Когда мы оказываемся на территории старого порта эта гонка со смертью, к моему несказанному облегчению, наконец заканчивается. Акихико резко сбавляет обороты и мы на крейсерской скорости «тащимся» в сторону старых, заброшенных доков.
За все время пути я не видел показаний спидометра, но по ощущением мы гнали километров сто двадцать в час и это в черте города. Если в понимании босодзоку это значит «катится», то ну их нахрен этих психов.
— Шота, помнишь тех колхозников из банчо*, которые подворовывали у нас на районе?
— Это те, которых мы отделали две недели назад?
— Да, ублюдки не поняли намека и продолжили гадить. Здесь их склад, куда они свозят краденное.
— И мы здесь, чтобы…
— Шота, не тупи, пойдем и закрепим урок, раз с первого раз до этих кусков дерьма не дошло.