Токсичный компонент
Шрифт:
– Да он ко мне как к дочери всегда относился! – сказала Марченко в потолок. – Реально тебе говорю… Вам, – поправилась она и посмотрела на Максима.
– Берём или как? – услышал Добровольский голос Марины из двери перевязочной. – Я через двадцать минут с чистой совестью на автобус пойду, будете сами разгребать.
Максим Петрович указал рукой на перевязочную:
– Проходим, садимся на кушетку, показываем.
– Что показываем?
– Фокусы, что же ещё! – развёл руками Добровольский. –
Через несколько минут картина прояснилась. Живот, обе ноги, левая рука. Марина вздохнула, взяла мокрую салфетку, пинцет и аккуратно начала убирать отслоённый эпидермис, висящий лохмотьями.
Добровольский, сложив руки на груди, смотрел на этот процесс. На животе он увидел татуировку в виде какой-то змейки, присмотревшись, понял, что набита она была поверх послеоперационного рубца.
– Аппендицит?
– В детстве, – кивнула Марченко. – А можно поосторожнее? – переключилась она на Марину, но, встретив молчаливый суровый взгляд, замолчала.
– Так что с какой-то дочерью? – спросил Добровольский, вспомнив слова в коридоре. – И кто кого облил?
– Я в гостях была. – Люба перестала замечать, как медсестра снимает с неё пласты отслоившегося эпидермиса, и начала рассказывать. – Гости чисто символические – в другом подъезде.
– А живете где?
– В гостинке на Луговой, – в очередной раз скривив рот, ответила Марченко, слегка вдруг начав шепелявить. – Я в двадцать пятой квартире, а друганы мои в шестьдесят восьмой. Ну как друганы? – в очередной раз решила она уточнить у самой себя. – Дядька мой и жена его, Людка. Она, сучка, меня и приревновала, прикиньте? На ровном месте, тварь!
Люба стукнула по кушетке.
– Ещё одно движение… – начала Марина, но Марченко развела руки, извиняясь и всем видом показывая, что больше так не будет.
– Сорян, сорян, – пожала она плечами. – Возмущению просто нет предела. Я дядьку с самого моего детства помню. У меня отец сел рано. За убийство. Не для себя рано, ему за тридцать тогда уже стукнуло. Для меня рано, мне четырёх ещё не было. И дядя Юра мамке помогал плотно очень. Деньги давал, со мной уроки делал. Правда, ей те деньги не особо на пользу шли, она всё больше водку покупала, так что я когда с мамашей пьяной, когда с дядей Юрой… Ну и там всякое было… В смысле не с дядей Юрой. – Она подняла на него глаза и покачала головой, отрицая всё, что могло сейчас прийти в голову хирургу.
Добровольский хотел было ускорить процесс наводящими вопросами, но понял, что лучше дослушать полную версию. Люба, видя, что её слова поняты правильно, успокоилась и продолжила:
– Отец вышел через двенадцать лет, когда мамки и не было уже. Я школу заканчивала, мне какая-то дальняя тётка опеку оформила, но реально со мной дядя Юра был.
Она задумалась, прошептала что-то, загнула пальцы.
– Да, третья. Продавщица из «Пятёрочки». Ничо так баба, всё при ней. Но ревнивая. А дядя Юра меня как дочку – обнимает, целует. Между нами двадцать пять лет разницы, чего ревновать? Вот и вчера – присели на кухне, выпили, я к нему на колено залезла, чтобы до салата дотянуться. А Людка с чайником в руках стояла – и как Гитлер, сука, без объявления войны… Я не думала, что это так больно. Она ещё на дядю Юру попала, но не сильно. Мы с ним со стула вместе как соскочили, так сразу и упали. Людка орёт что-то про мужа, про то, что убьёт, и с ноги мне в бочину…
Марченко показала примерное место удара. Максим отметил про себя назначить ей рентген, чтобы исключить перелом рёбер. Медсестра тем временем закончила хирургическую обработку, но не торопилась к столику за повязкой, слушая историю.
– Короче, мы в этой луже кипятка повалялись, я вскочила, в ванную ломанулась, хотела под холодную воду. А Людка решила, что я там закрыться хочу, за волосы меня схватила. Все орут, на дядю Юру наступили, уже и не помню кто. Я ей: «Мразь, отпусти меня!» Она что-то про то, как глаза мне выцарапает. Блин, как в кино.
Добровольский уже понял, что придётся давать телефонограмму про насильственные действия, но надо было дослушать до конца. Он кивнул Марине – не стой, сама же на автобус хотела успеть; та очнулась, намочила большие салфетки в хлоргексидине и принялась бинтовать.
– Ссс… – зашипела, как змея, Марченко. – И больно, и прохладно… И, короче, я уйти хочу, а они уже вдвоём дверь на лопату, телефон отняли и экран на нем разбили. Решили, что я сейчас полицию вызову. А я всё-таки до этого в «скорую» успела дозвониться, а уже потом дядя Юра телефон забрал, а когда «скорая» приехали, они с Людкой ещё бутылку вмазали и дверь не открыли. Я слышала, как врач стучал. Сама орала как резаная. Не открыли. Я им: «Полицию вызовите!» Они постучали ещё недолго, поматерились за дверью и ушли. Я говорю: «Они полицию стопудово вызовут, лучше отпустите меня!» Людка мне говорит: «Увижу возле моего Юры – в окно выкину тебя, а потом скажем, что ты пьяная сама прыгнула!» Открыла дверь и пинком меня на площадку, а следом телефон выкинула и кроссовки.
– Весело кто-то отдыхает, – сказала Марина, завязывая концы бинта на ноге. – Надо встать будет, чтобы вокруг рубашку обернуть.
Конец ознакомительного фрагмента.