Только моя
Шрифт:
Глава 13
Мамай возвращался домой усталый, но удовлетворенный. Тетерев дал добро на то, чтобы потрясти Косматого, и даже убрать его, если потребуется. Слишком мелкая сошка, чтобы ценить его как союзника. И слишком перспективная, чтобы позволить врагу вырасти. Поэтому дальнейшее существование Косматого — вопрос времени. И его, Мамая, решения.
Единственной, не так уж важной, но очень неудобной была проблема с Юлей. Откровенно говоря, Мамай не знал, что с ней делать. Она была абсолютно бесполезной, за исключением, правда, одной вещи, но она его мало интересовала. В жизни Мамая женщины вообще играли крошечную роль. Он терпеть не мог случайные связи —
Он не всегда был таким. С самого детства для него семья была святым. Она и осталась таковой, хотя состояла всего лишь из одного человека. Больше никого не осталось.
Тураев был родом из небольшого шахтерского поселка в Донецкой области. Будучи великаном, как его дед по материнской линии, он уже с пеленок осознал, что в жизни ему придется трудно. Люди его боялись, особенно когда он вырос и возмужал. Обладая к тому же недюжинной силой, способный одним ударом сбить с ног человека любого роста и комплекции, Тураев почти не имел врагов. Но и настоящих друзей тоже. С самого детства ему прочили быть шахтером, как его отец. Мамай любил и уважал труд, и не гнушался помогать отцу на шахте, однако в глубине души его заветной мечтой было окончить университет и достичь чего-то большего, нежели в то время рисовало ему будущее. Живой от природы ум мужественно сопротивлялся угрозе быть заключенным в рамки существования простого рабочего.
Ему было пятнадцать, когда на шахте, где работал отец, случился пожар. По всей Украине объявили день траура, как случалось уже не раз. Только теперь на экране телевизора Мамай мельком увидел именно свою мать, в слезах, державшую в руках, как семнадцать остальных женщин, фотографию погибшего отца. Тогда он понял, что ни за что на свете не станет шахтером.
Ему удалось вырваться из поселка только в девятнадцать, когда его призвали в армию. Два года срочной службы, потом вербовка по контракту, потом… Все закрутилось, завертелось и понеслось в непонятную даль, пока Мамай не очутился в большом городе. И тут все изменилось. Мамай подал документы на поступление в институт и усиленно готовился к вступительным экзаменам, когда однажды судьба свела его с полковником в отставке Демченко, под командованием которого он служил полтора года. Того самого полковника, с чьей легкой руки к нему намертво приклеилось это прозвище — Мамай.
Оказалось, полковник, которого так и величали в городе, играл далеко не последнюю скрипку в определенных кругах. И в лице Мамая он случайно увидел огромный потенциал для реализации определенных своих целей. Годы службы и общения с абсолютно разным по характеру и степени подлости народом давно сделали свое дело: не переставая быть довольно неплохим человеком, Мамай легко переступил черту, за которой находилось «общество добропорядочных и мирных сограждан нашей великой Родины» и вступил в ряды тех, кого в народе величали просто бандитами.
Мамай без особых усилий поступил в институт, хотя диплом ему пришлось купить: времени на полноценную учебу было катастрофически мало. Он поставил перед собой цель иного характера — подняться по жизненной лестнице наверх, доказав, что он может быть сильным не только физически. Что такое сила против крошечной пули? — Мамай успел прочувствовать это на собственной шкуре. А вот сила воли и власть стоят многого. И к этому он стремился всем своим существом. Ему не
Дом встретил его весьма неприветливо: темень, сырость после недавнего дождя, и сиротливый огонек в прихожей, где в ожидании хозяина прикорнули две ленивые полусонные собаки. Мамай не был дома уже два дня, и единственным его желанием было поскорее упасть в постель и забыться хоть ненадолго в спасительных объятиях сна.
На пути его как всегда будто из-под земли вырос Дима.
— Кушать будете?
Мамай неожиданно для себя впервые за последнее время от души рассмеялся.
— Нянька ты моя… А ведь и вправду, голодный как зверь. Давай на кухню, да чайку горяченького.
Дима, при всех его хозяйственных прелестях, готовил посредственно, но чаи заваривал отменные. Мамай был неприхотлив в еде, особенно когда был очень голоден, поэтому не слишком обращал внимание на то, что картошка была недосоленной, а отбивные — пережаренные. Главное, после всех этих передряг, к нему вновь вернулся прежний аппетит.
— Эх, Димон, хорошо-то как.
Дима натянуто улыбнулся. Улыбка получилась скомканной, потому что улыбался он одними губами, глаза никогда не принимали участия ни в одном из проявлений эмоций. Посторонних людей это настораживало, отпугивало, что было совершенно естественно, так как никогда не знаешь, чего можно ожидать от человека, равнодушно взирающего абсолютно на все вокруг. И лишь немногие, в число которых Мамай не входил, знали, что виной этому полная неподвижность мышц вокруг глаз, полученная в результате неудачного прыжка с парашютом когда-то в далекой юности. Но в целом Дима был бесценным кадром, как любил выражаться Тетерев. В метании ножей в движущуюся мишень ему почти не было равных.
— Ну а теперь, пожалуй, пойду спать. — Мамай встал и шумно потянулся. — Кстати, как у нас тут, без происшествий? — вопрос был чисто символическим, потому как Мамай знал: Дима как верный пес будет лелеять любой его приказ. А приказ был один — чтобы все было тихо.
— Да все по-старому. Как вы велели. Никого не впускать, не выпускать. Не трогать, не болтать.
Это он о той шлюшке, маленькой головной боли, с которой надо что-то решать. Может отдать ее ребятам, чтоб развлеклись, а потом прогнать в три шеи, чтоб знала впредь, как себя вести. Но только не здесь, не в этом доме. Мамай разврата не любил. Да и если честно, неохота ему было марать руки, особенно сейчас, когда так дико устал.
— А шут с ней. Скажи ребятам, пускай заберут, может хоть в чем-то от нее польза будет. Побалуются, потом пускай двигает на все четыре… — фраза оборвалась длинным зевком.
Дима оставил кухонное полотенце, которым вытирал посуду, и повернулся к хозяину.
— Боюсь, двигать ей дальше некуда.
— В смысле? — не понял Мамай.
— Да дохлая она совсем.
— Че, померла? Да ты что? — Мамай уставился на него обалдевшими глазами. Тут у Димы некстати прорезалось чувство юмора.
— Она уже синяя вся. И воняет.
— Вот блин… Ну, может, оно и к лучшему. — врал он, далеко не к лучшему. На душе словно кошки заскребли. Не такой участи он хотел для своей «жертвы». Она же просто шлюха. Она делала то, что ей велели — не своими же руками она его в воду кинула. Он ведь даже этой скотине, Кравцову, жизнь оставил, подарил неизвестно какого хрена. А этой несчастной Юльке, с таким пронзительным взглядом… На миг в сердце Мамая шевельнулась жалость — чувство, забытое еще на школьной скамье, когда он тихо плакал, узнав о смерти отца. Больше он не плакал, и никого не жалел.