Только один год
Шрифт:
– Какой вариант ты предпочитаешь? – спрашивает Мукеш, похоже, не понимая, на какой тернистый путь ступает.
Во мне вскипает желчная ярость, но я держу ее в себе до тех пор, пока она не удваивается, и я не начинаю злиться еще и на самого себя. Что такое безумие? Это когда делаешь одно и то же раз за разом, ожидая нового результата.
– Вот этот, – говорю я, показывая на верхнюю брошюру, даже не глядя, что в ней. Не имеет значения.
Двадцать четыре
Март
Джайсалмер, Индия
В Джайсалмере десять часов, пустынное солнце лупит по желтым, как песок, камням этого города-крепости.
Я обхожу группу женщин, их глаза, подведенные кайалом, опущены, но они умудряются флиртовать иначе, взмахивая сари электрических цветов, позвякивая браслетами на щиколотках.
Спускаюсь с холма, прохожу мимо нескольких столов, с которых торгуют местным текстилем. У одного из них я останавливаюсь, уставившись на пурпурный гобелен.
– Нравится? – небрежно спрашивает молодой продавец, не подавая виду, что знает меня, разве что глаза у него блестят.
– Возможно, – ни к чему не обязывающе отвечаю я.
– Ищете что-то конкретное?
– Кое-что присмотрел.
Навал торжественно кивает, ни намека на улыбку, ни намека на то, что этот самый диалог мы повторяем последние четыре дня. Это как игра. Или пьеса, которую мы начали разыгрывать, когда я нашел нужный мне гобелен. Точнее, нужный Пратику.
Через два дня после того, как я улетел в Раджастхан, когда я, еще полный желчи и горечи, подумывал о том, чтобы пораньше вернуться в Амстердам, Пратик прислал мне эсэмэс, что у него ко мне «суперпредложение!!!!!!!!!!» Оказалось, не такое-то уж оно и супер. Он хотел, чтобы я накупил в Раджастхане всякой местной всячины, которую он потом перепродаст в Мумбае. Он компенсирует мне расходы, а прибыль поделим пополам. Я сначала отказался, особенно когда увидел список необходимых покупок. Но однажды в Джайпуре я оказался на Базаре Бапу, мне нечего было делать, и я принялся искать кожаные сандалии, о которых он говорил. Дальше так и пошло. Я прочесывал рынки в поисках специй, браслетов, конкретных тапочек, это придало моему путешествию некую форму, так что я смог забыть, что, по сути, нахожусь в ссылке. В итоге я даже попросил Мукеша продлить ее на неделю. Сейчас уже идет третья, поэтому, когда я вернусь в Мумбай, до вылета домой останется всего несколько дней.
В Джайсалмере Пратик велел мне купить гобелены, которыми славится этот регион. Непременно шелковые. Чтобы узнать, не поддельные ли они, я должен попробовать поджечь нитку, тогда она будет вонять, как горящий волос. Еще на нем должна быть вышивка – расшитая, а не приклеенная, чтобы определить это, гобелен нужно перевернуть и дернуть за нитку, эта нитка тоже должна быть шелковая, ее тоже надо проверять огнем. Стоимость при этом не должна превышать двух тысяч рупий, и торговаться надо до последнего. Пратик сильно сомневался, что у меня получится, поскольку, по его словам, я сильно переплатил ему за такси, но я заверил, что видел, как Саба вдвое сбил цену за головку сыра на рынке Альберта Кёйпа, так что в крови у меня это есть.
– Может, чаю выпьете, пока смотрите? – предлагает Навал. Я заглядываю под прилавок и вижу, что, как и вчера, чай уже готов.
– Почему бы и нет?
В этот момент сценарий прекращается и начинается импровизация. Мы разговариваем несколько часов. Я сажусь рядом с ним на матерчатый стул, и, как и на протяжении прошлых четырех дней, мы болтаем. Когда становится слишком жарко или когда у Навала появляется серьезный покупатель, я ухожу. Перед этим он скидывает цену на гобелен на пятьсот рупий, и это гарантия того, что на следующий день я приду снова, и все повторится сначала.
Навал наливает из цветастого металлического заварника чай со специями. Радио у него играет ту же безумную попсу на хинди, которую любит и Пратик.
– Позднее будет игра в крикет. Если хочешь послушать, – сообщает он.
Я отпиваю глоток.
– Крикет? Правда? Скучнее, чем смотреть это, может быть только слушать.
– Ты так говоришь лишь потому, что не вник в особенности этой игры.
Навалу нравится поучать меня во всем том, чего я не понимаю. Я не разбираюсь ни в крикете, ни, если уж на то пошло, в футболе, ни в отношениях Индии с Пакистаном, не знаю правды насчет глобального потепления и уж точно не понимаю, почему брак по любви куда хуже брака по договоренности. Вчера я по неосторожности спросил, чего такого плохого в браке по любви, так пришлось выслушать целую лекцию.
– В Индии самый низкий процент разводов. На Западе – половина. И то если вообще женились, – с отвращением сказал он. – Вот послушай: все мои деды, тети, дяди, родители, братья, все женились по договоренности. Были счастливы. Жили долго. А один мой брат выбрал брак по любви, два года прошло, детей нет, и жена бросила его с позором.
– Что произошло? – поинтересовался я.
– То, что они были несовместимы, – сказал он. – Путешествовали без карты. Так нельзя. Надо, чтобы все было толком продумано. Завтра я тебе покажу.
Поэтому сегодня Навал принес мне копию натальной карты, составленной для того, чтобы определить, совместимы ли они с его невестой Гитой. Он твердо стоит на том, что на карте показано их счастливое совместное будущее, уготованное богами.
– В таких делах надо полагаться на более мощные силы, чем человеческое сердце, – считает он.
Карта чем-то напоминает уравнения Вау, листок разделен на секции, в каждой из них начерчены различные символы. Вау верит, что все жизненные вопросы можно решить посредством математических принципов, но, думаю, даже ему это показалось бы натянутым.
– Не веришь? – с вызовом спрашивает Навал. – Назови хоть один прочный брак по любви.
Лулу задавала мне похожий вопрос. Когда мы сидели в кафе и спорили о любви, она спросила, какая пара не утратила влюбленности, сохранила свои чувства. Я назвал Яэль и Брама. Их имена сами слетели с языка. Это было так странно, потому что за два года путешествий я никому о них не говорил, даже тем, с кем мы долго ездили вместе. И как только я их назвал, мне захотелось рассказать ей о них все, как они познакомились, как похожи были на кусочки пазла, которые должны стоять рядом, и как мне казалось, что для меня там нет места. Я так давно о них ни с кем не разговаривал, что и забыл, как это делается. Странным образом мне казалось, что, хотя я ничего и не сказал, она все уже знала. Я жалею, что все же промолчал. Добавим и это к списку моих раскаяний.
Я собираюсь рассказать о них Навалу. О том, что у моих родителей был весьма яркий брак, основанный на любви, но, с другой стороны, может, в их картах был предначертан и его конец. Интересно: если бы ты знал, что эта любовь длинной в двадцать пять лет в итоге тебя сломает, ты бы рискнул? Ведь это, наверное, все равно неизбежно? Если ты теряешь такое счастье, значит, когда-то оно у тебя было. Все опять упирается в закон вселенского равновесия.
– Я считаю, что все эти влюбленности – ошибка, – продолжает Навал. – Ну, посмотри вот на себя. – Это звучит словно обвинение.