Толковая Библия в 12 томах(ред. А. Лопухин) Том 7

Лопухин Александр Павлович

XXVII

Определение синедриона о взятии Христа хитростью; предательство Иуды. Умовение ног, Тайная вечеря и прощальная беседа с учениками. Молитва Иисуса Христа в саду Гефсиманском и взятие его воинами

Когда праведники спали, нечестивые злой совет замышляли. В ночь на великую среду члены синедриона собрались в доме первосвященника Каиафы на совещание и горячо обсуждали вопрос, что же им делать с опасным для них Галилеянином. Все планы схватить Его в храме, возбудить против Него ярость народа или подозрительность римского правительства оказывались тщетными и расстраивались сами собой – как вследствие опасения преданного Ему народа, так и вследствие Его собственной мудрости, разрушавшей все их самые коварные замыслы. Вероятно, поднимались голоса и за предоставление Ему свободы действия, пока не обнаружится сама собой сущность Его дела и учения. Но противная партия восторжествовала; на совете положено было убить Его – если не открыто, то хитрым насилием и коварством. Но как достигнуть этого? Когда они рассуждали об этом, им доложено было о том, что один из ближайших учеников и последователей Иисуса Назарянина желает сделать им важное сообщение.

В палату злого совета введен был рыжий, по преданию, иудей, который в своих лукаво сверкающих глазах обнаруживал преступное беспокойство и алчность. Это был Иуда Искариот, единственный в апостольском лике иудей в собственном смысле этого слова, человек из Кариота, городка в области Иудее. Он представляет собой единственную в Св. Писании личность, обреченную Самим Господом на погибель. И к этому он пришел по своей преступной любви к миру. Он был самый яркий представитель

тех ложных учеников, которые присоединялись к Христу в ожидании земного царства. Но когда Спаситель неоднократно объявлял о предстоящих Ему страданиях и смерти, то он увидел, что ожидания его не оправдались; вместо царского престола ему предстояли всевозможные лишения и гонения. Тогда он решился просто предать своего Учителя Его врагам, надеясь, что хоть этим он заработает несколько и вознаградит себя за обманутое ожидание. Алчность была его второй природой. Он уже давно стал удовлетворять ее из общинной кассы апостолов, вверенной ими его попечению, и страсть эта овладела им теперь уже настолько, что он в выражении ее не сдерживался перед учениками, которые явно видели, что он «вор». Когда он на вечери в доме Симона (Лазаря) получил за свое лукавое замечание о благородном подвиге Марии укор от Спасителя, то это окончательно озлобило его, сатана вошел в него, и он решился сделаться предателем. И вот теперь в глухую ночь он прокрался в Иерусалим и предстал перед синедрионом. Высоким злоумышленникам только того и надо было, и когда Иуда спросил с них за услугу большую для себя, но ничтожную для них сумму в тридцать сребреников, то сделка была готова, условие заключено, и синедрион разошелся с сознанием успеха в задуманном деле, а Иуда, призывая на помощь все силы ада, стал обдумывать, как ему достигнуть своей цели.

Прошла среда, которую Спаситель провел в уединении, и приблизился день, «в который надлежало закалать пасхального агнца». Закон назначал для заклания пасхального агнца день 14-го Нисана, время «между вечерами» или около солнечного заката. Но касательно смысла этого выражения книжники и законники спорили и разделялись во мнениях. По одним выражение это нужно понимать в смысле промежутка между солнечным закатом и сумерками; по другим – в смысле промежутка между явным наклоном солнца к небосклону и действительным закатом. Последнее мнение, по-видимому, более правильно, и агнца, вероятно, закалали вскоре после вечернего жертвоприношения (в девятом часу), так что после всех приготовлений закланного агнца пасхальная вечеря могла совершаться в обычный час ужина и таким образом еще в пределах 14-го Нисана.

Весь этот день проходил в Иерусалиме и окрестностях чрезвычайно шумно и хлопотливо, потому что не только местные жители, но все бесчисленные богомольцы хлопотали о закупке и заклании агнца, так что в этот день иногда закалалось более двухсот тысяч агнцев. Позаботились о том же и ученики, и еще в четверг утром 13-го Нисана спросили своего Учителя, где бы Он желал есть пасху. Спаситель велел апостолам Петру и Иоанну идти в Иерусалим и, указывая для них таинственный признак, сказал им, что при входе в ворота они встретят слугу с кувшином воды, почерпнутой в одном из источников для вечернего употребления; следуя за ним, они придут в дом, хозяину которого они должны передать о намерении Учителя есть в этом доме пасху с своими учениками; и хозяин этот (по предположению некоторых, Иосиф Аримафейский) тотчас же предоставит в их полное распоряжение готовую убранную горницу, снабженную необходимыми столами и лежанками. Они нашли все, как сказал им Иисус Христос, «и видимо, в тот же день приготовили пасху». Когда Христос и остальные ученики прибыли в этот дом, то вечеря была уже готова, стол накрыт и расположен обычный триклиний с возлежаниями. Обычай есть пасху стоя был уже давно оставлен. Возлежание считалось наиболее сообразным и удобным положением, тем более что оно признавалось положением свободных людей. Каждый гость возлежал во всю свою длину, облокачиваясь на левую руку так, чтобы правая могла быть свободной. По правую сторону Иисуса Христа возлежал возлюбленный ученик, голова которого поэтому во всякое время могла склониться на грудь его Учителя и Господа. На Востоке во всяком доме серединная часть пола обыкновенно покрывается коврами или циновками, и при входе в комнату всякий снимает свои сандалии у порога, чтобы не загрязнить белых и чистых циновок пылью и нечистотой с дороги или с улицы. Все ученики так и сделали и затем стали занимать места за столом; но при этом опущен был другой приятный обычай, который немало ценился Христом. Ноги их, наверно, были покрыты пылью от хождения по знойной и каменистой дороге из Вифании в Иерусалим, и в таком случае приятно было бы освежиться для вечери омытием их после снятия сандалий. Но омывать ноги было делом рабов, и так как никто не вызвался исполнить этого доброго дела, то сам Господь Иисус, в своем бесконечном смирении и самоотречении, встал из-за стола, чтобы исполнить рабскую службу, которой никто из Его учеников не предложил сделать для Него. Он снял с Себя верхнее одеяние, взял сосуд с водой и полотенце и молча начал умывать им ноги. Смущение и стыд повергли учеников в глубокое молчание, пока Он не дошел до Петра, неудержимое волнение которого выразилось в изумленном вопросе: «Господи! Тебе ли умывать мои ноги? Ты, Сын Божий, Царь израилев, имеющий слово вечной жизни, Ты ли будешь умывать ноги недостойного Петра?» Но Христос отвечал ему: «Если не умою тебя, не имеешь части со Мною». И этого замечания довольно было, чтобы пылкий ученик воскликнул: «Господи! не только ноги мои [умой], но и руки и голову». И Христос продолжал умовение, заявив при этом, что они, как омытые водой духовного учения из источника жизни, чисты; но, прибавил Он с грустью, «не все», и в этот момент святые руки Его, быть может, умывали грязные ноги предателя, только что возвратившегося с своего гнусного торга.

Ученики не обратили должного внимания на это указание и по окончании умовения заняли места за вечерей. Среднее и главное место занял Учитель, справа возлег Иоанн, а по левую сторону Спасителя, по-видимому, возлежал Иуда Искариот, который сам нахально занял это место, присваивая себе как хранителю общей кружки некоторое преимущество перед другими учениками. Место Петра, по-видимому, было на краю следующей лежанки – слева от Иуды. Когда началась вечеря, Спаситель стал объяснять им значение своего действия, именно как наглядного урока смирения, с которым они должны относиться друг к другу. Но взор Его упал на Иуду, и дух Его опечалился. Видя, что ученики не обратили внимания на сделанный раньше намек, Христос теперь уже прямо объявил им во всеуслышание: «Истинно, истинно – говорю вам, – что один из вас предаст Меня». Как громом поразило их это заявление; страх объял их, и они, каждый чувствуя некоторую неуверенность в себе, обращались к Учителю с вопросами: «Не я ли, Господи?» Чтобы не обнаружить перед собратьями своей виновности, Искариот также нехотя спросил: «Не я ли, Учитель», и получил в ответ: «Ты сказал». Но этот ясный ответ опять не замечен был апостолами, и Петр с своей обычной нетерпеливостью желал точнее знать, кто именно предатель, и побуждал Иоанна, склонившегося головой к самой груди Спасителя, спросить Его, кто же именно предаст Его. И на это Христос отвечал: «Тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам». И затем действительно, «обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту». Это открытие связало ужасом язык Иоанна, и он никому не передал об этом. Так как присутствие Иуды на вечери после всего этого сделалось невозможным, то Христос, делая последнее обращение к его совести, сказал ему: «Что делаешь, делай скорее». И Иуда, как обожженный этим замечанием, поспешно вышел из-за стола и, скрывшись в темноте ночи, отправился делать свое гнусное дело, а многие из простодушных учеников и тогда все еще не догадывались, в чем состояло это дело; некоторые даже думали, что Учитель послал его за покупками к празднику или для раздачи милостыни нищим.

Как только удалился предатель, дух Христа как бы воспрянул от отягчавшей Его скорби, и Он с облегченным сердцем воскликнул: «Ныне прославится Сын человеческий, и Бог прославится в Нем». Час этого прославления уже настал, того прославления, достигнуть которого предстояло путем унижения и муки. Ему недолго уже оставалось быть с ними, и как Он раньше говорил иудеям, так теперь сказал и им, что куда идет Он, они не могут прийти. При

этом Он дал им новую заповедь, исполняя которую они составят общество, совершенно отличное от людей мира сего, именно заповедь, чтобы они любили друг друга. Но Петр не довольствовался этим и хотел непременно идти туда же, куда идет Учитель, и когда строптивый ученик с самоуверенностью начал настаивать, что нет таких преград, которые могли бы воспрепятствовать ему следовать за своим Учителем, что он «душу свою положит за Него», то Спаситель укорил эту его самоуверенность предсказанием, что не успеет пропеть петух, как он трижды отречется от Него. Еще яснее открыв ученикам о предстоящих Ему ужасах, Спаситель предсказывал им, что все они оставят Его в эту ночь и рассеются, но Он встретит их в Галилее по воскресении. Чтобы поддержать их дух, Он продолжал раскрывать им свою Божественную сущность и свое отношение к Отцу Небесному. «Я есмь, – говорил Он, – путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня. Если бы вы знали Меня, то знали бы и Отца Моего. И отныне знаете Его и видели Его». Апостол Филипп прервал эту божественную беседу простодушным вопросом, показывавшим, как еще мало и теперь ученики понимали сущность своего Божественного Учителя. «Господи, – сказал он, – покажи нам Отца», и на это Христос отвечал ему заслуженным укором: «Сколько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп? Видевший Меня видел Отца; как же ты говоришь: покажи нам Отца? Разве ты не веришь, что Я в Отце и Отец во Мне?» И затем, ссылаясь на свое учение и на свои дела, возможные только по соприсутствию в Нем Отца, Он стал раскрывать им, что приидет Дух Святый, и Утешитель этот, обитая в них, сделает их едиными и с Ним, и с Небесным Отцом. Полнее об изложенных Им истинах научит их Утешитель Дух, который будет послан им от Отца и воспомянет им все, о чем Он говорил им. А теперь Он оставляет им благословение мира, так как не имеет возможности поучать их много и должен вступить в страшную борьбу с князем мира сего.

Тайная вечеря

Самым важным событием во время Тайной вечери было установление Христом таинства евхаристии как благодатного средства единения верующих со Христом. Ученики уже понимали, что их возлюбленный Учитель уходит от них, и печалились. Тогда Спаситель в утешение им и установил таинство причащения Его тела и крови как истинного Агнца, вземлющего грехи мира. Во время вечери Он «взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите; сие есть тело Мое. И, взяв чашу и благословив, подал им, и сказал: пейте от нее все; ибо сие есть кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов» (Мф 26:26–28). И, причастив их своего пречистого тела и всечестной крови, Он повелел им всегда совершать это таинство в Его воспоминание, как доселе и совершает св. Церковь, имеющая в этом таинстве благодатное средство даже большего единения со Христом, чем каким наслаждались ученики до установления таинства, навсегда заменившего ветхозаветную Пасху.

Но вот вечеря и прощальная беседа кончилась, и Христос сказал ученикам: «Встань те, пойдемте отсюда». Они встали и вместе с своим божественным Учителем запели один из псалмов сладостного певца Израилева, и звуки этой священной песни торжественно разносились по безмолвной тишине темной восточной ночи. После песнопения Он еще раз обратился к ученикам своим с словом назидания и утешения. Он говорил им о необходимости теснейшего единения между Им и ими в любви, и любовь эта должна иметь свой источник в Нем, так как Он есть «истинная виноградная лоза. Как ветвь не может приносить плода сама собой, если не будет на лозе, так и вы если не будете во Мне». Им как провозвестникам новых истин, стоящих в противоречии с тем, что считало истинным древнее человечество, придется подвергнуться ненависти и гонениям от сынов мира сего; но да не смущается дух их. В единении со Христом они найдут мужество вынести все это и восторжествовать (Ин 16:33). «В мире будете иметь скорбь: но мужайтесь; ибо Я победил мир». Закончив поучение, Спаситель возвел очи к небу и произнес великую первосвященническую молитву, в которой просил своего Небесного Отца, чтобы Он прославил своего Сына, совершившего ныне порученное Ему дело; затем, чтобы сохранил Его возлюбленных учеников, долженствовавших продолжать Его дело на земле, и наконец молил Бога Отца, чтобы Он освятил и соделал совершенными в разуме и истине всех верующих в Него. «Да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино; да уверует мир, что Ты послал Меня».

После этого Христос двинулся с своими учениками за город, и, спустившись вниз, в ложбину Кедронского потока, вошел в сад Гефсиманский. Часть этого сада существует и доселе – между потоком и горой Елеонской, и место его обозначается несколькими маслинами, из которых восьми, по крайней мере, приписывается маститая древность – не менее двух тысяч лет, так что они были свидетельницами величайшего момента в душевной жизни Христа. Теперь весь сад занимает не более пятидесяти шагов, но в древности он был гораздо больше, и настолько славился изобилием масличных плодов (олив), что от них получил самое свое название (Гефсимания – пресс или точило для добывания оливкового масла). Деревья в это время находились в нежной, весенней, недавно распустившейся листве, и лунный свет пробирался через них своими мерцающими лучами. Все было торжественно тихо и мирно кругом; даже птицы беспечно спали на пушистых ветвях, под покровом звездного неба, где и о них заботился Отец Небесный. Позади возвышалась гора Мориа с ее искусственными террасами, ведшими к величественному притвору храма, а впереди за загородью сада начинались склоны горы Елеонской, своей вершиной закрывавшей от взоров благословенный домик в Вифании. Дух Христа был переполнен великими думами о предстоящем, и Он желал уединения, чтобы в молитве к Богу Отцу излить свое сердце. Оставив большинство учеников у входа в сад, Он ввел трех избраннейших из них с собой в глубь Гефсимании, именно Петра, Иакова и Иоанна, которые как свидетели славы Его преображения должны были быть ближайшими свидетелями и величайшей Его душевной муки. Но и их присутствие было тяжело в этот страшный час. «Душа Моя, – сказал Он, – скорбит смертельно», и, повелев им бодрствовать, отошел от них еще дальше в чащу сада на полет брошенного камня, и там начал молиться, чтобы подкрепить свой дух, объятый ужасом перед тяжестью грехов человечества, которые теперь предстояло Ему поднять на Себя. Его человеческая природа ужасалась предстоящего бремени, которое должно было понести Ему. В мучительной молитве Христос даже на миг предполагал возможность отмены страшного искупительного дела и взывал к Отцу: «Авва Отче! все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня»; но затем Он тотчас же все предоставил воле Пославшего: «Но не чего Я хочу, а чего Ты». Никогда еще с такой ясностью не выступало в Нем единение Его Божественной и человеческой природы, как именно в этот момент. Если на первый взгляд человеческая природа здесь как бы берет перевес над Божественной, то нужно иметь в виду, что этот момент был моментом величайшего самоуничижения Христа, когда именно «Он смирил Себя и сделался послушен даже до смерти», всецело предавая Себя Отцу как представителя греховного человечества. Но сама способность сделать это, тесное общение с Отцом в отношении воли и совета и совершеннейшее торжество самоотвержения над человеческой немощностью служат явными доказательствами Его Божества.

И в этой страшной борьбе Спаситель не оставлен был без помощи. Как при первоначальном искушении от диавола в пустыне, так и теперь укреплял Его ангел с небес. Зато люди, даже ближайшие Его последователи и ученики, и не помышляли оказать Ему какое-либо утешение или подкрепление. Когда Спаситель возвратился из глубины чащи к своим ученикам, то они – спали! Спал даже и Петр, и к нему особенно Спаситель обратился с кротким укором: «Симон! ты спишь? не мог ты бодрствовать один час? Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение». И тут же, как бы в извинение этой человеческой немощи, Христос с благостным снисхождением добавил: «Дух бодр, плоть же немощна». Два раза еще отходил Он в чащу и повторял ту же молитву и два раза по возвращении опять находил своих учеников погруженными в столь глубокий сон, что они даже не знали, что им отвечать на Его вопросы и укоры. Но в третий раз Он уже пробудил их явным указанием на приближение опасности: «Вы все еще спите и почиваете? кончено; пришел час; вот предается Сын человеческий в руки грешников. Встаньте, пойдем; вот приблизился предающий Меня».