Том 06: "Луна Израиля", "Клеопатра", "Жемчужина Востока"
Шрифт:
Под ним мы остановились, и я окликнул евнуха, остававшегося наверху. Ответа не последовало, лишь раздался какой-то негромкий звук, похожий на зловещий смех. Это меня так испугало, что, не осмеливаясь больше звать и подумав, что, если мы здесь задержимся еще на какое-то время, Клеопатра наверняка не выдержит и лишится чувств, я схватился за веревку и полез вверх. Благо, силы и ловкости мне было не занимать, поэтому я быстро добрался до верхнего коридора. Там я увидел горящий светильник, но евнуха не было. Решив, что он отошел немного в сторону, где сел и заснул (что потом подтвердилось), я велел Клеопатре обвязать себя веревкой вокруг пояса и с большим трудом поднял ее наверх. Затем, немного отдохнув, мы отправились на поиски евнуха.
– Должно быть, он так испугался, что сбежал, оставив светильник, – заметила Клеопатра. – О боги! Кто это там сидит?
Я стал всматриваться в темноту, вытянув вперед руки со светильниками, и вот что их свет выхватил из темноты. Даже сейчас, когда я представляю себе это, у меня холодеет сердце! Там, лицом к нам, прислонившись спиной к каменной стене и раскинув в стороны руки, сидел евнух. Мертвый! Глаза и рот его были раскрыты, жирные щеки обвисли, редкие волосы стояли дыбом, а на лице его застыла печать такого невыразимого ужаса, что, глядя на него, самому можно было сойти с ума. Но самое страшное было то, что у него на подбородке, вцепившись в кожу когтями задних лап, сидела та самая огромная седая летучая мышь, которая улетела в небо, когда мы вошли в пирамиду, но потом вернулась и последовала за нами в самое сердце гробницы. Она висела на подбородке мертвого евнуха, медленно раскачиваясь, и смотрела на нас красными горящими глазами.
Оцепенев от ужаса, мы, едва держась на ногах, молча взирали на это омерзительное чудовище, а потом оно расправило свои гигантские крылья, разжало когти, выпустило подбородок евнуха и ринулось на нас. Зависнув в воздухе прямо перед лицом Клеопатры, обмахивая ее своими белыми крыльями, оно издало крик, похожий на гневный вопль разъяренной женщины, порхнуло в сторону своей оскверненной гробницы и исчезло в ведущем в склеп колодце. Я обессиленно прижался к стене, а Клеопатра упала на пол, накрыла голову руками и стала отчаянно кричать так, что не могла остановиться, и гулкие коридоры зазвенели от ее криков, эхо многократно множило и усиливало эти пронзительные звуки, и, казалось, стены расколются от хриплых отчаянных воплей.
– Встань! – крикнул я ей. – Встань и бежим отсюда, пока дух, который преследует нас, не вернулся за нами! Если ты сейчас не соберешься с силами и будешь медлить, ты останешься здесь навсегда.
Она, пошатываясь, поднялась на ноги. Никогда я не забуду ее сверкающие глаза и выражение, которое я в тот миг увидел на ее искаженном ужасом пепельно-сером лице. Я схватил ее за руку, и мы, сжимая светильники, ринулись в коридор мимо жуткого, словно из кошмарного сна, бездыханного тела евнуха. Мы добежали до большой погребальной камеры с саркофагом супруги фараона Менкаура, пересекли ее и бросились в следующую галерею. Что, если существо закрыло все три большие каменные двери? Нет, они оказались открыты, и мы поспешили миновать их. Лишь у последней я задержался для того, чтобы закрыть ее. Известным мне способом я нажал на выступающий камень, и дверь с грохотом рухнула вниз, отрезав нас от мертвого евнуха и того воплощения ужаса, которое, раскачиваясь, висело у него на подбородке. Мы были в белой камере с рельефами на стенах, и нам осталось преодолеть последний крутой подъем. О, этот последний подъем! Дважды Клеопатра оскальзывалась и падала на гладкие полированные камни пола. Второй раз, когда мы прошли уже полпути, она уронила светильник и наверняка съехала бы вместе с ним вниз, если бы я не успел схватить и удержать ее. Но при этом я тоже выронил светильник. Он покатился в оставшуюся позади нас тень, и мы оказались в полной темноте. И может быть, над нами в это время порхало это ужасное крылатое существо из кошмара.
– Будь мужественна! – воскликнул я. – Любимая, будь мужественна, не сдавайся, или мы оба погибнем! Подъем крутой, но нам уже осталось мало. Здесь темно, но нам нечего бояться, здесь прямой коридор и никаких неожиданностей быть не должно. Если тебе мешают идти камни, выбрось их!
– Ну уж нет! Никогда! – прошептала она. – Этого я не сделаю. Выбросить камни после всего, что мы пережили? Я лучше умру с ними!
И тогда я увидел истинное величие души этой женщины, ибо там, в полнейшей темноте, невзирая на пережитый страх и отчаянное положение, в котором мы находились, она прижалась ко мне, и мы пошли дальше по этому ужасному, крутому коридору. Мы карабкались, взявшись за руки, вверх, мое сердце готово было вот-вот разорваться, но наконец боги в своей милости или в гневе позволили нам добраться до узкого выхода из пирамиды, сквозь который мы увидели пробившийся блеклый лунный свет. Еще одно усилие – и вот мы уже у самого выхода. В лицо нам, точно дыханием небес, повеяло свежим ночным воздухом. Я протиснулся сквозь отверстие наружу и, встав на груду камней, достал Клеопатру из лаза и подхватил ее на руки. Едва ее ноги коснулись земли, она повалилась и замерла без движения.
Дрожащими руками я надавил на поворачивающийся камень. Он встал на место, не оставив и следа от тайного хода, как будто никто никогда не открывал его. Потом я спрыгнул вниз и, рассыпав камни, которые мы складывали с евнухом, посмотрел на Клеопатру. Она лежала без чувств, и, несмотря на пыль и грязь, ее лицо было таким бледным, что я сначала подумал, будто она умерла. Но, приложив руку к ее груди, я почувствовал биение сердца. Последние силы покинули меня, и я упал рядом с ней на песок, чтобы хоть немного восстановить силы.
Глава XII
О возвращении Гармахиса, о том, как его приветствовала Хармиона, и о том, какой ответ дала Клеопатра Квинту Деллию, послу триумвира Антония
Наконец я поднялся и, положив голову царицы Египта себе на колени, попытался вернуть ее к жизни. Даже сейчас от нее, измученной, обессиленной, в запыленной одежде, нельзя было оторвать глаз. Как убийственно прекрасно в серебряном лунном свете было обрамленное длинными локонами лицо женщины, рассказы о красоте и преступлениях которой переживут могучие пирамиды, высившиеся тогда над нами! Бесчувствие лишило ее лик всего наносного, налета лжи и коварства, оставив на нем божественную печать изысканной женской красоты, смягченной ночной мглой и облагороженной похожим на смерть сном. Я смотрел на Клеопатру, не в силах отвести от нее глаз, чувствуя, как мое сердце рвется к ней, и мне казалось, что я любил ее еще сильнее оттого, что мне пришлось ради нее опуститься до самого низкого предательства, совершить столько несмываемых преступлений, и из-за тех страхов, которые нам пришлось вместе пережить. Уставший и обессиленный, измученный страхом и сознанием вины, я тянулся к ней сердцем, надеясь найти в ней отдохновение, ибо теперь она была единственным, что у меня осталось на свете. Еще я думал о том, что она поклялась сочетаться со мной браком, что с обретенным сейчас сокровищем мы превратим Египет в могучую и независимую державу, вернем ему прежнее могущество, победим врагов, и все еще наладится. Ах, если б я тогда знал, что случится потом, при каких обстоятельствах и в какое время голова этой женщины снова окажется у меня на коленях с печатью смерти на лице! Ах, если бы я знал, если бы мог предвидеть будущее!
Я взял ее руку и стал растирать. Потом наклонился и поцеловал ее в губы. От моего поцелуя Клеопатра очнулась, негромко вскрикнув от страха, потом по всему ее телу пробежала дрожь, и она воззрилась на меня широко раскрытыми глазами.
– А, это ты! – слабо промолвила она. – А я подумала… Так ты спас меня из этого ужасного места! – И она обвила руками мою шею, притянула к себе и поцеловала. – Уйдем отсюда, любимый. Я умираю от жажды и… Как же я устала! И изумруды трут грудь. Никогда еще богатство не доставалось мне таким трудом. Уйдем подальше от этой страшной пирамиды. Смотри, небо сереет, рассвет уже озарил его своими крыльями. Как же они прекрасны! Ими можно любоваться вечно! В этом чертоге вечной ночи я уже и не надеялась увидеть рассветную зарю. У меня по-прежнему перед глазами стоит лицо мертвого раба с этим омерзительным чудовищем на голом подбородке! Ты только подумай, он до сих пор сидит там… И будет вечно сидеть с этим кошмаром! Но пойдем. Где здесь можно найти воду? Я бы целый изумруд отдала за чашу воды!
– Рядом с возделанным полем у храма Хорэмахета [26] проходит канал. Это недалеко, – ответил я. – Если кто-нибудь увидит нас, скажем, что мы паломники и ночью заблудились среди гробниц. Так что получше закрой лицо, Клеопатра, и главное: никому не показывай изумруды.
Она закутала лицо, я поднял ее и посадил на ослика, который был привязан неподалеку. Мы медленно пересекли равнину и наконец приблизились к тому месту, где над окрестными землями величественно возвышается статуя бога Хорэмахета в виде могучего сфинкса, которого греки зовут Гармахисом. Голова его увенчана короной царей Египта, и глаза устремлены на восток. Пока мы шли, первый луч восходящего солнца озарил мглу и пал на застывшие в божественном спокойствии губы Хорэмахета – рассвет приветствовал поцелуем бога рассвета. Потом свет набрал силу, озарил сияющие грани двадцати пирамид и, словно благословляя жизнь в смерти, залил стены десяти тысяч гробниц. Золотой волной он разлился по песчаной пустыне, пронзил тяжелое ночное небо и упал яркими лучами на зеленые поля и пушистые кроны пальм. Затем со своего ложа-горизонта торжественно поднялся царственный Ра – и настал день.
26
Это имя означает «Гор на горизонте» и символизирует победу добрых и светлых сил над силами темными и злыми.
Миновав храм из гранита и алебастра, возведенный в честь бога Хорэмахета еще до Хуфу, мы спустились по пологому склону и вышли на берег канала. Там мы утолили жажду, и мутная илистая вода показалась нам слаще лучшего александрийского вина. Там же мы смыли пыль и грязь с рук и лиц, освежились и почистили одежду. Когда Клеопатра наклонилась, чтобы помыть шею, один из изумрудов выскользнул у нее из-за пазухи и упал в воду. Лишь случайно мне после долгих поисков удалось его разыскать в тине на дне. Потом я снова усадил Клеопатру на животное, и мы медленно, ибо я буквально валился с ног от усталости, пошли обратно к берегам Сихора, где нас дожидалась ладья. И когда мы наконец дошли туда, не встретив по дороге никого, кроме нескольких крестьян, вышедших ранним утром на работу, я отпустил осла на том же поле, где мы его нашли. Мы поднялись на борт, разбудили спящих гребцов и приказали поднимать паруса, сказав, что евнух поживет какое-то время здесь, что было истинной правдой. Мы спрятали изумруды и все те золотые украшения, которые смогли унести с собой из пирамиды, и вскоре ладья отчалила.