Том 1. Письма русского путешественника. Повести

Карамзин Николай Михайлович

Вот письмо к Боннету, писанное мною вчера поутру:

«Monsieur,

Jе prends la libert'e de Vous 'ecrire, parce que je crois qu'une petite lettre, quoique 'ecrite en mauvais francais, Vous importunera moins qu'une visite qui pourroit interrompre Vos occupations quelques moments de plus.

J'ai relu encore une fois Votre „Contemplation“ avec toute l'attention possible. Oui, Monsieur, je puis dire sans ostentation, que je me sens capable de traduire cet excellent ouvrage sans le d'efigurer, ni m^eme affoiblir beaucoup l''energie de Votre style; mais pour conserver toute la fraicheur des beaut'es, qui se trouvent dans l'original, il faudroit ^etre un second Bonnet, ou dou'e de son g'enie. D'ailleurs notre langue, quoique fort riche, n'est pas assez cultiv'ee, et nous avons encore tr`es peu de livres de philosophie et de physique 'ecrits ou traduits en russe. Il faudra faire de nouvelles compositions, et m^eme cr'eer de nouveaux noms, ce que les Allemands ont 'et'e oblig'es de faire, quands ils ont commenc'e `a 'ecrire en leur langue; mais sans ^etre injuste envers cette derni`ere, dont je connois toute l''energie et la richesse, je dirai que la n^otre a plus de souplesse et d'harmonie. Le sentiment de l'utilit'e de mon travail me donnera la force n'ecessaire pour en surmonter les difficult'es.

Vous ^etes toujours si clair, et Vos expressions sont si pr'ecises, que pour `a pr'esent je n'ai qu'`a Vous remercier de la permission, que Vous avez bien voulu me donner, de m'adresser `a Vous, en cas que quelque chose dans Votre ouvrage m'emharass^at. Si j'ai de la peine, ce sera de rendre clairement en russe ce qui est tr`es clair en fran-cois, pour peu que l'on sache ce dernier.

Je me propose aussi de traduire Votre „Paling'en'esie“. J'ai un ami (Mr. N. N. `a Moscou), qui s'estime heureux, ainsi que moi, d'avoir lu et m'edit'e Vos ouvrages, et qui m'aidera dans mon agr'eable travail; et peut ^etre que dans l'instant m^eme o`u j'ai l'honneur de Vous 'ecrire, il s'occupe `a traduire un chapitre de Votre „Contemplation“ ou de Votre „Paling'en'esie“, pour en faire un pr'esent `a son ami, `a son retour dans sa patrie.

En pr'esentant au Public ma traduction, je dirai: „Je l'ai vu lui-m^eme“, et le lecteur m'enviera dans son coeur.

Daignez agr'eer mes remerciemens de l'accueil favorable que Vous avez eu la bont'e de me faire, et le respect profond, avec lequel je suis,

Monsieur,

Votre tr`es humble

et tr`es ob'eissant serviteur

N.N.» [135] .

135

«Я

осмеливаюсь писать к Вам, думая, что письмо мое обеспокоит Вас менее, нежели посещение, которое могло бы на несколько минут перервать Ваши упражнения.

С величайшим вниманием читал я снова Ваше „Созерцание природы“ и могу сказать без тщеславия, что надеюсь перевести его с довольною точностью; надеюсь, что не совсем ослаблю слог Ваш. Но для того чтобы сохранить всю свежесть красот, находящихся в подлиннике, мне надлежало бы иметь Боннетов дух. Сверх того, язык наш хотя и богат, однако ж не так обработан, как другие, и по сие время еще весьма немногие философические и физические книги переведены на русский. Надобно будет составлять или выдумывать новые слова, подобно как составляли и выдумывали их немцы, начав писать на собственном языке своем; но отдавая всю справедливость сему последнему, которого богатство и сила мне известны, скажу, что наш язык сам по себе гораздо приятнее. Перевод мой может быть полезен – и сия мысль послужит мне ободрением к преодолению всех трудностей.

Вы пишете так ясно, что на сей раз я должен только благодарить Вас за данное мне позволение требовать у Вас изъяснения в таком случае, если бы что-нибудь показалось для меня непонятным в „Созерцании“. Может быть, трудно будет мне выражать ясно на русском языке то, что на французском весьма понятно для всякого, кто хотя немного знает сей язык.

Я намерен переводить и Вашу „Палингенезию“. Один приятель мой, живущий в Москве, так же, как и я, любит читать Ваши сочинения и будет моим сотрудником; может быть, в самую сию минуту, когда имею честь писать к Вам, он переводит главу из „Созерцания“ или „Палингенезии“.

Предлагая публике перевод мой, скажу: „Я видел его самого“, и читатель позавидует мне в сердце своем.

Изъявляя признательность мою за благосклонный прием, с глубочайшим почтением имею честь быть» – и проч.

Вот ответ:

«Si je n'avois pas su, Monsieur, que vous ^etes Russe de naissance, je ne m'en serois pas dout'e `a la lecture de votre obligeante lettre. Vous maniez notre langue comme un Francois qui l'a cultiv'ee, et je ne puis trop me f'eliciter d'avoir rencontr'e un Traducteur aussi capable que vous l'^etes de rendre bien son original. Vous ne rendrez s^urement pas moins bien la „Paling'en'esie“ que la „Contemplation“, et ces deux ouvrages vous devront un honneur auquel l'Auteur sera extr^emement sensible, celui d'^etre connu d'une Nation que votre patriotisme d'esire d''eclairer, et qui est tr`es susceptible d'instruction.

J'ai, Monsieur, un plaisir `a vous demander; ce seroit d'accepter pour lundi prochain, 25 du courant, un petit d^iner philosophique dans ma retraite champ^etre. Si ce jour peut vous convenir, je vous attendrois sur le midi, et nous nous entretiendrions ensemble d'un travail dont je vous suis si redevable. Veuilles me donner un mot de r'eponse.

Je suis charm'e d'apprendre que vous ayez `a Moscow un Ami inspir'e par les m^emes vues qui vous animent, et la satisfaction qu'il go^ute `a me lire et `a me m'editer, m'en donne beaucoup `a moi-m^eme.

Agr'eez les assurances bien vraies des sentimens pleins d'estime et de consid'eration avec lesquels j'ai l'honneur d'^etre,

Monsieur,

Votre tr`es humble

et tr`es ob'eissant serviteur

Le Contemplateur d. l. Nature» [136] .

136

Начало письма есть не что иное, как одна французская учтивость. – «Я радуюсь, нашедши такого переводчика: Вы, конечно, хорошо переведете и „Палингенезию“ и „Созерцание“. Автор будет Вам весьма благодарен за то, что Вы познакомите с его сочинениями такую нацию, которую он уважает.

Не можно ли Вам в понедельник, то есть 25 числа сего месяца, отобедать со мною по-философски в сельском моем уединении? Если можно, то около двенадцати часов буду ожидать Вас, и мы поговорим о том труде, которым Вы намерены обязать меня. Прошу об ответе.

Мне приятно слышать, что у Вас есть приятель, который вместе с Вами любит просвещение и находит удовольствие в чтении моих сочинений.

Уверяя Вас в моем уважении, имею честь быть, государь мой,

Ваш покорный слуга,

Созерцатель Природы».

Женева, 26 января 1790

День вчера был очень хорош, и я отправился в Жанту пешком, но скоро небо помрачилось и сильный дождь принудил меня искать убежища. Я зашел в крестьянский домик, где многочисленное

семейство сидело за обедом. Хозяин, узнав причину нечаянного посещения моего, принес мне стул из другой горницы и просил меня отведать картофелей, сваренных его женою, Я отведал, похвалил и положил вилку. – «Что же вы не едите?» – «Я иду обедать в Жанту, к г. Боннету», – «К господину Боннету? Итак, вы с ним знакомы?» – «Знаком, хотя очень недавно». – «Какой добрый человек! Все поселяне любят его сердечно, а бедные называют отцом и благодетелем». – «Он помогает им?» – «Конечно; никто еще не уходил от него с печальным лицом». – «Итак, он много раздает денег?» – «Очень много; и, сверх того, говорит всегда так ласково, так умно, так хорошо, что у всякого слезы на глазах навертываются и всякому хочется схватить и поцеловать руку его». – «Правда, правда, батюшка!» – сказал большой сын моего хозяина. – «Правда», – повторила молодая жена его, взглянув на мужа и на меня… – Дождь перестал, и я пошел, изъявив благодарность мою гостеприимному и добросердечному поселянину. Итак, женевский мудрец не только по сочинениям, но и по делам своим есть друг человечества!

Я нашел его в саду, но он тотчас повел меня в дом, приметив на кафтане моем следы дождевых капель, – посадил в кабинете своем перед камином и велел мне греть ноги, боясь, чтобы я не простудился. Судите по сему об искусстве его пленять людей! Но душа его родилась с сим искусством – если, по словам Виландовым, сочинения Боннетовы заставляют читателей любить автора, то милое обхождение его еще увеличивает эту любовь. – Ни с кем не говорю я так смело, так охотно, как с ним. И слова и взоры его ободряют меня. Он все выслушивает до конца, во все входит, на все отвечает. Какой человек!

«Вы решились переводить „Созерцание природы“, – сказал он, – начните же переводить его в глазах автора и на том столе, на котором оно было сочиняемо. Вот книга, бумага, чернилица, перо». – С радостию исполнил я волю его; с некоторым благоговением приближился к письменному столу великого философа, сел на его кресла, взял перо его – и рука моя не дрожала, хотя он стоял за мною. Я перевел титул – первый параграф – и прочитал вслух. «Слышу и не понимаю, – сказал любезный Боннет с усмешкою, – но соотечественники ваши будут, конечно, умнее меня. – Эта бумага останется здесь в память нашего знакомства».

Он хотел знать, во сколько времени могу перевести «Contemplation», в какой формат буду печатать эту книгу и сам ли стану читать корректуру? Мне очень приятно было, что великий Боннет входил в такие подробности; но еще приятнее то, что он обещал мне дать новые, и самой французской публике неизвестные, примечания к «Созерцанию», которые написаны у него на карточках и в которых сообщает он известия о новых открытиях и науках, дополняет, объясняет, поправляет некоторые неверности и проч. и проч. «Я – человек, – сказал он, – и потому ошибался; не мог сам делать всех опытов, верил другим наблюдателям и после узнавал их заблуждения. Стараясь о возможном совершенстве моих сочинений, поправляю всякую ошибку, которую нахожу в них». – Он хочет, чтобы я прислал к нему два экземпляра перевода моего: один – для его собственной, а другой – для Женевской публичной библиотеки.

Почтенный старец бережет слабые свои глаза и почти ничего сам не пишет, а все диктует секретарю.

На вопрос, чью философию преподают у нас в Московском университете, отвечал я: «Вольфову» – отвечал наугад, не зная того верно. «Вольф есть хороший философ, – сказал Боннет, – но только он слишком любит демонстрацию; я предпочел его методе аналитическую, которая гораздо вернее и безопаснее».

В час мы сошли в залу нижнего этажа, где готов был обед и где ждала нас г-жа Боннет, которая летами моложе своего мужа, но здоровьем гораздо его слабее. Она также обласкала меня и, между тем как Боннет ел суп, хвалила мне тихонько доброту его сердца: «О его разуме, о его знаниях пусть судит публика, но я знаю то, что любовь его, добронравие и нежные попечения составляют мое счастие. Мне кажется, что без него я давно бы лишилась жизни, будучи так слаба и нездорова; видя же его подле себя, терпеливо переношу все припадки, всякую болезнь и вместо роптания изъявляю небу благодарность мою за такого супруга». – «О чем вы говорите?» – спросил Боннет, переменив тарелку. – «О хорошей погоде», – отвечала г-жа Боннет и утерла платком глаза свои.

Я сидел между ими, как между Филемоном и Бавкидою. Обед был очень хорош и так изобилен, как природа, описанная хозяином. – Когда мы пили кофе, пришел тот датчанин, живописец, о котором говорит Боннет в «Contemplation» и который живет у него в доме. Он начал рассказывать о болезни г-жи Соссюр, племянницы Боннетовой, и, говоря по-французски не очень хорошо, на третьем слове остановился и несколько времени не мог сыскать выражения. Почтенный старец сидел, приставя в ухо медную трубку, и с величайшим терпением дожидался, пока живописец мог изъясниться. Эта черта для меня характерна и показывает кротость Боннетовой души, которая никого и ничем оскорбить не хочет.

Он вздумал проводить меня до Женевы, призвал кучера и велел ему закладывать карету. Если бы вы видели, какими глазами смотрел на него этот кучер! И каким голосом отвечал ему: «Слышу, добрый, любезный господин мой, слышу!» Все домашние любят его, как отца.

Жалеть ли о том, что он не имеет детей, которые могли бы развеселить мрачную осень дней его? Но мудрец, дружелюбно беседующий с гением натуры, – мудрец, почитающий весь род человеческий одним семейством и трудами своими споспешествующий его просвещению и благополучию, – может быть счастлив и без сего удовольствия.

Г-жа Боннет любит и держит у себя птиц всякого рода: попугаев, чижей, горлиц и проч. «Не удивляюсь вашему вкусу, – сказал я, – кто не любит того, что описано вашим супругом?» Боннет вслушался и пожал руку мою. – «Однако ж знаете ли, – сказал он, – что я часто ссорюсь с моею женою за книги? Вчера, например, был у нас великий спор о „Письмах“ дю Пати: [137] слог их кажется ей прекрасным, а мне – фигурным ¹⁴⁵ и принужденным; она находит в них сердечное красноречие, а я – одне антитезы». – Г-жа Боннет смеялась и говорила, что сочинитель «Аналитического опыта» [138] не всегда чувствует красоты пиитические. – Они довезли меня в своей карете до самых городских ворот. –

137

«Lettres sur l'Italie». («Письма об Италии» (франц.) – Ред.)

138

«Essai analytique sur l'^ame» («Аналитический опыт о душе» (франц.). – Ред.)