Том 1. Солнце мертвых
Шрифт:
– Не с места ли его прогнали… В лице даже переменился…
Что же делать!.. Велел я Наташе записку про комнату писать на ворота. Написала она записку, живо это оделась, перед зеркалом повертелась и шмыг. Куда? В картинную галерею.
А уж мне пора в ресторан – и так запоздал. Вышли мы вместе с Кириллом Саверьянычем и только повернули за угол, он мне и показывает пальцем:
– Глядите-ка, а ведь это ваша Наташа там… Пригляделся я и вижу – в конце переулка идет моя девчонка под ручку с офицером. Так меня и ударило. Она, она… у ней беленькая
19
меховой женский шарф (искаж. фр. boa).
– В театры… А в какой – неизвестно. Кирилл Саверьяныч стал меня успокаивать:
– Это вы так не оставляйте, тут может очень сурьезно быть…
Побежал на квартиру, сказал Луше, а та – ах-ах… А Кирилл Саверьяныч еще накаливает:
– Это вы ее распустили… У меня тоже Варвара в голову забрала – хочу и хочу на курсы, так я ей показал курсы!.. И теперь очень хорошо за бухгалтером живет…
А Луша бить себя в грудь.
– Все-то ей косы оборву!.. – И на меня: – Ты все, ты! Ты при них про пакости ваши ресторанные рассказываешь…
А кто ей ленточки да юбочки покупал да кружева разные? А утешитель-то мой на ухо строчит:
– Опасно, ежели с офицером… У них особые правила для брака.
И Черепахин еще тут ко мне, чуть не плачет:
– Я вам говорил!.. Берегите!..
А Кирилл Саверьяныч так даже с торжеством:
– А может, они и не в театр? Вон в газетах было, как в номерах за шанпанским отравились после всего… Драма может быть…
Вот тогда мне в первый раз ударило в голову, так все и зазвенело и завертелось… Скоро отошло. А Луша уж шубу надела, куда-то бежать с Черепахиным, отыскивать. Но тут Кирилл Саверьяныч рассудил:
– Все равно, если худое что, уж невозможно остановить. Положитесь на волю творца. А если они в театр, так он должен ее довезти до места, откуда принял. Это всегда по-вежливому делается. Вот и надо их сторожить и указать на неприличие…
Так и решили. И Черепахин вызвался сторожить. И все мы к трем часам вышли и ходили по окружности, измерзли. И к четырем Поликарп Сидорыч усмотрел с конца переулка и рукой махнул мне. Вижу, слезли они с извозчика и офицер ей руку жмет, а она так и жеманничает и с жоржеткой играет перед его носом. Я сейчас выступил и говорю:
– Это что такое? Так и села.
– До свиданья… – говорит. И пошла. А тот на меня так строго:
– Позвольте!..
– Нечего, – говорю, – позволять, а вам стыдно! Порядочные люди с родителями знакомятся, если что, а не из-за угла! И прошу вас оставить мою дочь в покое! Повернулся и пошел, а он за мной. Смотрю, и Черепахин тут, поблизости, у фонаря сторожит. А офицер в волнении мне сзади:
– Виноват, позвольте…
Я ноль внимания, иду к квартире. Тогда он настойчиво уж:
– Позвольте… моя честь!.. Я должен объясниться! И публика стала останавливаться, а он мне уж тихо, но с дрожью:
– Я требую на пару слов! Я не могу на улице… Или я вас ударю!..
Обернулся я тут к нему и говорю:
– Вы что же, скандалу хотите? Вы еще так поступаете и мне еще грозите?! Ну, ударьте! Ну?
А кровь во мне так вот и бьет. Только бы он меня ударил! Я еще никого не бивал, но, думаю, мог бы при своей комплекции это дело сделать не хуже другого. А Черепахин совсем близко и руки в карман засунул, трепещет.
– Прошу двух слов, наконец! Вот на бульвар… А мы уж и квартиру прошли, и как раз тут бульвар. Сели.
– Говорите, а потом я вам скажу! – говорю ему.
– Вот что… Вы ошиблись… Это ваша дочь?
– Дочь, и я не позволю безобразия допускать! Вы не имеете права…
А он мне:
– Виноват… вы все узнаете… Я познакомился на катке, и мы познакомились… Говорю, как офицер… тут ничего позорного для вашей дочери нет… Я хотел с домом познакомиться…
– Вы, позвольте узнать, – спрашиваю, – подругин брат? Тут он и завертелся:
– Да… то есть нет… Но я хотел с вами познакомиться, только не было случая…
Так я тут осерчал! А Черепахин наискосок присел, меня охраняет. И говорю:
– У вас случая не было? Так вы, – говорю, – меня можете каждый день в ресторане видеть, где я таким вот, как вы, господам кушанья подаю. Не рука вам будет-с знакомиться!..
А он так издалека на меня посмотрел и поднялся.
– А-а… Вот как…
– Да, – говорю, – вот так! А если вы еще раз посмеете к ней подойтить, у нас с вами другой разговор будет! А он мне гордо так, с высоты:
– Не забывайте, с кем говорите! Я вас в участок могу отправить!
Желаете? Пойдемте, – говорю.
А он мне вдруг:
– Нахал!.. – И пошел большими шагами, а я ему вослед:
– Так помните, господин! Но он как не слыхал. А меня Черепахин за руку, как клещами.
– Хотите, я сейчас с ним скандал? Я ему покажу!.. Не допустил я его. А как пришел на квартиру – содом, чистый содом! Луша стоит с иконой и кричит не в себе:
– Перед Казанской клянись! Клянись, стерва ты эдакая! Клянись, что не путалась ты, поганка, шлюха!
А та вся встрепанная, плачет, и крестится, и дрожит. И покатилась в истерике.
– Замучили меня, истерзали! А кто ее терзал? Ей же все готовое, все… А мать опять к ней:
– Клянись своей смертью, клянись! Ногами тебя затопчу! Славили чтобы нас за тебя? Кому ты нужна трепаная?
Но тогда я это безобразие устранил. Лушу в комнату запер и Наташке все объяснил. Утихла она и ко мне на шею кинулась.
– Папаша, я не знала… Он мне понравился… А Луша за дверью кричит:
– Я тебе понравлюсь! Я тебе, дармоедке, все косы оборву! На цепь тебя закую!..