Том 1. Стихотворения 1939–1961

Слуцкий Борис Абрамович

Юрий Болдырев

ИЗ РАННИХ СТИХОВ **

ГЕНЕРАЛ МИАХА [1] , НАБЛЮДАЮЩИЙ ПЕРЕХОД ИСПАНСКИМИ ВОЙСКАМИ ФРАНЦУЗСКОЙ ГРАНИЦЫ

Республика дозволила войти, Но факт есть факт и — горе побежденным. Оркестр молчит, и свернуты знамена. И генерала нету впереди. Он на трибуне занял место с краю, В седин приличье лысину убрал. Так в клуб — смотреть — приходят шулера, Когда за стол их больше не пускают. Седой старик, почтеннейший старик, Слегка на пенсии, болезнью чуть разбитый… А он стоит и мучает парик И примеряет лоб к самоубийству. О, все б вернуть! О, если б все отдать — Почет, богатство, мелочи регалий — За то, чтоб здесь разбитым генералом С разбитой армией

в концлагерь прошагать! И, лавочников левых убеждений Смеша, он проборматывает вниз: — Неплохо, мальчики, хоть сапоги грязны — Штыки блестят — оно важней в сраженьи. Но шаг! Где шаг! Дыханье — затаить! Вы репутацию мне портите, мальчишки! Им давят грудь их орденские книжки, Где ваша подпись, генерал, стоит.

1

Генерал Миаха — военный министр правительства Испанской Республики во время гражданской войны в Испании.)Здесь и далее прим. составителя).

ИНВАЛИДЫ

1

На Монмартре есть дом, на другие дома не похожий, Здесь живут инвалиды, по прозвищу «гнусные рожи». Это сказано резко, но довольно правдиво и точно. Их убогие лица настолько противны природе, Что приличные дамы обычно рожают досрочно При поверхностном взгляде на этих несчастных уродин! Это сказано резко, но довольно правдиво и точно. Им пришлось быть на фронте, и смерть надавала пощечин. Оскорбила их смерть и пустила по свету, как камень. И они побрели, прикрывая несчастье руками. И, чтоб лучших пейзажей не портили эти бродяги, Чтоб их жен и невест от такого позора избавить — Их толкнули сюда и расторгли законные браки — Потому что они не имеют законного права! Им тепло, и похлебка, и в праздники можно быть пьяным. Но нельзя же без женщин! Остается одна Марианна. О, пришла бы сюда эта тихая девушка в белом, Они рвали б на части продолговатое тело. Затерзали бы насмерть, но любили б не меньше. Потому что нельзя же, нельзя же, нельзя же без женщин.

2

В пять часов по утрам санитар умываться будил их. Он их любит, и лупит, и зовет их «мои крокодилы!» Крокодилы встают и довольны, не вспомнил покуда, Но недаром на стенах дары господина Ахуда. Этот мсье — он ученый. И вообще недурной человечек С перепутанным прошлым, с особым прищуром на вещи. Он помешан на правде. И чтоб скрытое стало открытым, Он прислал зеркала. Зеркала. Зеркала — инвалидам. Закрывайтесь, клянитесь, в ресницы глаза затушуйте! Вы посмотрите! Истина восторжествует! После дня размышлений о том, что не так уже страшно, После ночи забытья — простой человеческой ночи Вас согнут, вас сомнут, оглушат. Ошарашат. Эти темные маски. Их точность. Их тихая точность. Так недаром Париж называет вас «гнусные рожи»! Глас народа — глас божий. Они падают ниц! Пощади, всемогущий! О, не дай нам смотреть, о, за что ты караешь невинных! Но ему все равно! Он имеет Марию и кущи, И ему наплевать. Он — довольно красивый мужчина.

БАЗИС И НАДСТРОЙКА

Давайте деньги бедным, Давайте хлеб несытым, А дружбу и любезность Куда-нибудь несите, Совсем в другое место, Где трижды в день еда, Несите ваши чувства, Тащите их туда. Я вычитал у Энгельса, Я разузнал у Маркса, На что особо гневаются Рассерженные массы: На то, что хлеба — мало, На то, что негде жить, Что трудно без обмана Работать и служить. Брезентовые туфли Стесняют шаг искусства, На коммунальной кухне Не расцветают чувства, И соловьи от басен Невесело поют… Да процветает базис! Надстройки подождут!

КОНЕЦ (АБРАМ ШАПИРО)

Не гром гремит насчет скончанья мира, Не буря барсом бродит по горам — Кончается старик Абрам Шапиро — По паспорту — Шапиро же, Абрам. Лежит продолговатый и зловещий И методично, прямо в рожу — да! — Хрипит потомкам: «Покупайте вещи — Все остальное прах и ерунда!» Рук своих уродливые звезды Рассыпав в пальцев грязные лучи, С привычной жадностью сгребает скользкий воздух, Который глотке не заполучить! А сыновья устали от Шапиры — Им время возвращаться на квартиры! Они сюда собрались для почета, Но сроки вышли. Можно прекратить. Им двести лет за все его обсчеты Обсчитанным платить — не заплатить! Но старику тех тонкостей не видно: Пришла пора и гонит со двора! Растерзанный, мучительный, бесстыдный, Он на колени бухает с одра: — Хоть это больше заслуга финотдела — Моя беда, а не моя вина, Но я вам, дети, не оставлю дела, Простите, дети, нищего, меня! Обросшие старинной кожей кости И бороденки желтоватый хвостик Заталкивают в непросторный гроб. А барахло, то самое, которое В его глазах всю жизнь торчало шторою, — Еще раз на глаза кладут и лоб.

ЗОЛОТО И МЫ

Я родился в железном обществе, Постепенно, нередко — ощупью, Вырабатывавшем добро, Но зато отвергавшем смолоду, Отводившем всякое золото (За компанию — серебро). Вспоминается мне все чаще И повторно важно мне: То, что пахло в Америке счастьем, Пахло смертью в нашей стране. Да! Зеленые гимнастерки Выгребали златые пятерки, Доставали из-под земли И в Госбанки их волокли. Даже зубы встречались редко: Ни серьги, ничего, ни кольца, Ведь серьга означала метку — Знак отсталости и конца. Мы учили слова отборные Про общественные уборные, Про сортиры, что будут блистать, Потому что все злато мира На отделку пойдет сортира, На его красоту и стать. Доживают любые деньги Не века — деньки и недельки, А точней — небольшие года, Чтобы сгинуть потом навсегда. Это мы, это мы придумали, Это в духе наших идей. Мы первейшие в мире сдунули Золотую пыльцу с людей.

«Деньги пахнут грозным запахом…»

Деньги пахнут грозным запахом, Важным, душным и жестоким, Доброты закатом, западом, Зла восходом и востоком. Медь, и серебро, и бронза Пахнут попросту металлом, А бумажки пахнут грозно — Пахнут палачом усталым. Вот пришел палач с работы, Взял пижаму, снял рубашку. У рубашки — запах пота, Словно у большой бумажки. Дети! Вы шуметь не смейте! Спит и дышит мастер трупный, У дыханья — запах смерти, Словно у бумажки крупной.

В ШЕСТЬ ЧАСОВ УТРА ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Убили самых смелых, самых лучших, А тихие и слабые — спаслись. По проволоке, ржавой и колючей, Сползает плющ, карабкается ввысь. Кукушка от зари и до зари Кукует годы командиру взвода И в первый раз за все четыре года Не лжет ему, а правду говорит. Победу я отпраздновал вчера. И вот сегодня, в шесть часов утра После победы и всего почета — Пылает солнце, не жалея сил. Над сорока мильонами могил Восходит солнце, не знающее счета.

СОЛДАТ И ДОРОГА

Если солдат пройдет по дороге — Он изобьет усталые ноги. Это касается только его. Ей-то, дороге — всего ничего! Если пройдет по дороге армия, Скажем, гвардейская или ударная, Грейдер колеса своротят так, Словно скулу своротил кулак. Я был солдатом и был дорогой: Подчас сапогами булыжник трогал, Бывало, сам лежал под ногами, Пинаемый теми же сапогами. И мне казалось в обоих случаях, Что для солдата с дорогой — лучшее, Чтоб солдат с дороги — сошел, Три метра тени вблизи нашел, Выключил бы мотор у танка, Присел, перемотал портянки… Война несвойственна человеку. Дороге — совсем не к лицу война. И если топчет дорогу-калеку Солдат, измотанный до края, до дна, Значит, есть на это причина, Причина, весомая, что кирпичина. Значит, дорога ведет к его дому, К родному порогу дорога ведет, И он не даст солдату чужому Шагать по дороге взад-вперед.

1942

Не естся хлеб, и песни не поются. душе, во рту, в глазах — одна тоска. Все кажется — знамена революции Без ветерка срываются с древка. Сентябрь. И немцы лезут к Сталинграду. А я сижу под Ржевом и ропщу На все. И сердце ничему не радо — Ни ордену, ни вёдру, ни борщу. Через передовую — тишина. Наверно, немец спит после обеда. А я жую остылый ком пшена И стыдно есть — задаром, без победы.