Том 1. Стихотворения
Шрифт:
«По селу тропинкой кривенькой…» (с. 48). — Журн. «Огонек», Пг., 1915, № 30, 26 июля, с. 1; Р16; Р18; журн. «Красный офицер», М., 1919, № 5, июнь, с. 15; Рус. (корр. отт. Тел. и вырезка из Р18); Грж.; И25.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.) с исправлением в ст. 32 по Р16 и И25 («остальние» вместо «остольние»).
Автограф неизвестен. Датируется по наб. экз., где помечено 1914 г.
После появления в печати стихотворение не привлекло особого внимания критики. Лишь позже, в 1923 году, к нему обратился Роман Гуль. В статье «Живопись словом», развивая тезис о том, что «первый дар» Есенина — песенность, он писал:
«…есенинское творчество органическое, почти бессознательное. Он не ушел от истока поэзии — песни. Есенин поет. Маяковский пишет. Идя улицей, нельзя напевать Маяковского. А Есенина можно петь гуляя, работая, колоть дрова и петь!
Пройдут годы. Ученые филологи в пролеткультах СССР будут читать лекции об оркестровке стиха Маяковского и писать
«Гой ты, Русь, моя родная…» (с. 50). — Бирж. вед., 1915, 14 ноября, № 15209; Р16; Р18; Рус. (корр. отт. Тел.); Р21; И22; Грж.; ОРиР; Б. сит.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.) с исправлением опечатки в ст. 3.
Известны два беловых автографа. Один — ГЛМ, без даты, по свидетельству С.А. Толстой-Есениной принадлежал М.П.Мурашеву и датировался ею 1916 г. Другой — РНБ (ф. И.И.Ясинского) с надписью: «День прощеный, заботливый о гресех и любови к иже херувимы. (У И.И.Ясинского.) За приятным собеседованием» — и датой: 21 февраля 1916 г. (В 1916 г. на этот день пришлось прощеное воскресенье — последнее воскресенье перед Великим постом.)
Датируется по наб. экз., где помечено 1914 г.
Стихотворение сразу было оценено критикой как значительное достижение только начинавшего входить в литературу поэта. Автор одной из первых статей, посвященных его творчеству, П.А.Кузько писал, что от стихотворения веет «подлинной, медовой, „спасовой“ Русью, веселым хороводным плясом», что в нем видны «сочность, красочность и другие, еще скрытые от широкой публики неисчислимые богатства русского языка» (газ. «Кубанская мысль», Екатеринодар, 1915, 29 ноября, № 60). С одобрением цитировал стихотворение Н.Венгров и отмечал, что строки Есенина «пропитаны большой любовью к земле и к травам» (журн. «Современный мир», Пг., 1916, № 2, февраль, с. 159). «Для Есенина нет ничего дороже родины», — подчеркивал П.Н.Сакулин, цитируя стихотворение (журн. «Вестник Европы», Пг., 1916, № 5, май, с. 205). Еще один рецензент расценивал стихотворение, как «в общем удачно и красочно выразившее здоровый народный взгляд на свою родину» (журн. «Новая всемирная иллюстрация», Пг., 1916, № 42, 13 октября, с. 13). Позже Р.Б.Гуль увидел в стихотворении начальный этап той «живописной красочности», которая составила одну из особенностей имажинизма Есенина: «У поющего рязанского парня в руках еще и кисть. У него, слава Богу, не колоратура, а песенность. У него не «поставлен» голос. Он, как цыган, душой поет. И если колоратура враждебна «живописности», то песенность с живописной образностью в дружбе» (журн. «Новая русская книга», Берлин, 1923, № 2, февраль, с. 14).
Подобных суждений было в критике немало, но встречались и принципиально иные. Продолжая широко развернувшийся к 1915 г. спор о сущности «неонароднической», «новокрестьянской» поэзии, представленной именами Н.А.Клюева, С.А.Клычкова и др., присоединив к ним новое имя — Есенина, резко выступил против этого течения М.Ю.Левидов, утверждая, что ничего «общенародного» в этой поэзии нет, что она «вызвана искусственно, родилась в душных петроградских редакциях, специально для потехи бар». Сводя суть этого явления к особенностям языка, к злоупотреблению диалектизмами, он писал: «Конечно, со временем надоест и эта забава, перестанет потешать и этот очередной фокус петроградской литературы. Клычковы, Клюевы и Есенины не страшны для истинной поэзии, далекой от великосветских салонов, чуждой поискам „народных“ слов» («Журнал журналов», Пг., 1915, № 30, 11 ноября, с. 8–9). Еще резче выступил Н.О.Лернер. В статье «Господа Плевицкие», расценивая Н.А.Клюева и Есенина как нечто единое, принципиальных различий не имеющее, он утверждал: «Оба, в особенности Есенин, не чужды поэтических настроений, оба воспринимают красоту мира, но оба плывут в мутной струе отравляющего наши грозные дни шовинизма и оба до мозга костей пропитались невыносимым националистическим ухарством. Трудно поверить, что это русские, до такой степени стараются они сохранить «стиль рюсс», показать «национальное лицо» <…> Есенин не решается сказать: «слушают ракиты». Помилуйте: что тут народного? А вот „слухают ракиты“ — это самое нутро народности и есть. «Хоровод» — это выйдет чуть не по-немецки, другое дело „корогод“, квинтэссенция деревенского духа. Г.Клюев тоже не скажет «теперь», а „теперича“, и вместо «душистый» непременно „духмяный“, „духмянистый“, чтобы читателю ажно в самый нос шибануло (у г. Есенина — „духовитый“). Оба щеголяют «народными» словами, как военный писарь «заграничными», и обоих можно рекомендовать любознательным людям для упражнения в переводах с «народного» на русский. <…> Есенин <…> до того опростился и омужичился, что решительно не в состоянии словечко в простоте сказать: „синь сосет глаза“, „лижут сумерки золото солнца“, „в пряже солнечных дней время выткало нить“, и даже смиренная полевая кашка носит „ризу“» («Журнал журналов», Пг., 1916, № 10, февраль, с. 6). Обильное цитирование стихотворения «Гой ты, Русь, моя родная…» ясно показывает, где именно критик усмотрел «невыносимое националистическое ухарство».
Контрастность, диаметральная противоположность оценок этого стихотворения не уменьшались и не сглаживались все последующие годы жизни поэта.
«Я пастух, мои палаты…» (с. 52). — Еж. ж., 1915, № 8, август, с. 4; Р16; Р18; Рус. (корр. отт. Тел.); Р21; И22; Грж.; ОРиР; Б. сит.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).
Автограф неизвестен. Датируется по помете в наб. экз. 1914 г. Стихотворение, видимо, входило в число тех, что были привезены Есениным в Петроград в его первый приезд в марте 1915 г.: оно было передано автором в Еж. ж., либо когда он в первый раз пришел в редакцию 12 марта 1915 г., либо в канун отъезда из Петрограда 27 апреля, поскольку следующая партия стихотворений была прислана Есениным из КонС.А. Тинова и поступила в редакцию лишь 1 сентября 1915 г.
«Сторона ль моя, сторонка…» (с. 54). — Н. прил., 1915, № 12, декабрь, стб. 613; Р16; Р18; Рус. (корр. отт. Тел.); Р21; Грж. В Н. прил. — открывает цикл «Русь», куда вошли также «Тебе одной плету венок…» и «Занеслися залетною пташкой…»
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).
Автограф неизвестен. Датируется по помете в наб. экз. 1914 г.
«Сохнет стаявшая глина…» (с. 55). — Зн. бор., 1918, 4 мая, № 39; журн. «Вестник Воронежского округа путей сообщения», 1919, № 8/9, март, с. 7; журн. «Москва», 1919, № 3, с. 6; Рус. (корр. отт. Тел. с пометами автора); Р21; Грж.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).
Беловой автограф — РГАЛИ, без даты, выполнен по старой орфографии. Стихотворение датируется по помете в наб. экз. 1914 г.
Кто-то в солнечной сермяге на осленке рыжем едет. — Евангельское предание о входе Господнем в Иерусалим. Отмечается в последнее воскресенье перед Пасхой (Вербное воскресенье).
Осанна — возглас, которым встречал народ входившего в Иерусалим Иисуса Христа. Этот еврейский молитвенный возглас означает: «Спаси, сохрани, помоги, помилуй, Боже!»
«Чую радуницу Божью…» (с. 56). — Р16; Р18; Рус. (корр. отт. Тел.); Р21; Грж.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).
Беловой автограф — РГАЛИ, без даты, с дарственной надписью Ю.И.Юркуну, исходя из этого может быть отнесен предположительно к октябрю-ноябрю 1915 г. — времени начала их знакомства. Стихотворение датируется по помете в наб. экз. 1914 г.
Радуница, или радонец, радунец, радовница, радованица — весенний обрядовый праздник, день поминовения усопших. Точно фиксированного дня не имел, чаще всего — понедельник или вторник послепасхальной (Фоминой) недели. По этому празднику и вся неделя именовалась Радуницкой неделей или Радуницей. Она вмещала много обрядов, в том числе восходящих к язычеству. Первый день недели именовался Красной горкой — это первый весенний праздник, на котором с песнями (в иных местах — хороводными) закликали, или зазывали весну. В этот день начинались игры: «в горелки», «сеять просо», «плести плетень» и т. д. В некоторых местностях на Красную горку женихи и невесты ходили на кладбище просить совета и благословения у предков на брачный союз. Во вторник отмечалась собственно радуница, когда сходились на кладбище поминать усопших, катали на могилах красные яйца и справляли тризну. Празднества на этой неделе объединялись циклами особых радуницких песен. Характерно, что другой проектировавшийся в том же 1915 году сборник Есенин предполагал озаглавить «Авсень». (Авсень — тоже народный обрядовый праздник с песнями, гаданиями, щедрованьем, но зимний.) Этот контекст церковно-народного месяцеслова, целенаправленно введенный поэтом, позволяет глубже понять смысл правки первой строки, когда автор «волю Божью» рукописной редакции («Знаю, чую волю Божью…») заменяет на «радуницу» («Чую радуницу Божью…»), и полнее оценить заключение П.Н.Сакулина, основывавшегося не только на стихах поэта, но и на беседах с ним, который назвал это стихотворение «самоопределением» Есенина (журн. «Вестник Европы», Пг., 1916, № 5, май, с. 206).