Том 10. Дживс и Вустер
Шрифт:
В Таппины измышления насчет того, что какой-то тип втерся в доверие к Анджеле и похитил ее сердце, я, как уже говорилось, не слишком верил. По-моему, бедолага от огорчения немного тронулся умом. Разумеется, из-за акулы, и только из-за акулы любовная лихорадка временно пошла на убыль, и я не сомневался, что в два счета все улажу, надо только поговорить с кузиной.
Чтобы девица с таким добрым сердцем и нежной душой не была потрясена и растрогана тем, что происходило сегодня за обедом? Никогда не поверю. Даже Сеппингс, дворецкий тети Далии, холодный, бесчувственный истукан, разинул рот и пошатнулся, когда Таппи отверг nonnettes de poulet Agnes Sorel, а ливрейный лакей, державший блюдо
Однако в гостиной я узрел одну лишь тетю Далию. Когда я показался на горизонте, она бросила на меня ядовитый взгляд, который я, только что наблюдавший мучения Таппи, отнес на счет недоедания за обедом. В конце концов голодная тетушка не может быть такой же приветливой, как тетушка, сытно пообедавшая.
— А-а, это ты, — сказала она. Разумеется, это был я.
— Где Анджела? — спросил я.
— Легла спать.
— Уже?
— Сказала, у нее голова болит.
— Хм.
Не стану утверждать, что обрадовался, услышав это. Девица, на глазах которой отвергнутый ею возлюбленный только что произвел фурор, демонстративно отказавшись от пищи, не отправится спать, сославшись на головную боль. При условии, конечно, что любовь возродилась в ее сердце. Напротив, она будет увиваться вокруг него, бросать на него нежные, полные раскаяния взгляды из-под полуопущенных ресниц и всеми способами даст ему понять, что, если он желает сесть за стол переговоров, она вполне к этому готова. Да, признаться, я счел укладывание спать тревожным симптомом.
— Пошла спать, говорите? — озадаченно произнес я.
— Зачем она тебе понадобилась?
— Подумал, может, она захочет прогуляться со мной и поболтать.
— Ты хочешь прогуляться? — живо заинтересовалась тетя Далия. — Куда?
— Ну, туда-сюда.
— Тогда, если ты не против, сделай мне одолжение.
— Охотно, только скажите.
— Это не займет у тебя много времени. Ты ведь знаешь тропинку, которая идет мимо теплиц к огороду. Если по ней пойдешь, то выйдешь к пруду.
— Ну да.
— Прихвати с собой прочную веревку или шнур и дойди по этой тропинке до пруда…
— До пруда. Понял.
— …найди тяжелый камень. Кирпич тоже подойдет.
— Понял, — сказал я, хотя на самом деле не мог взять в толк, куда она клонит. — Значит, найти камень или кирпич. А потом?
— А потом, — сказала тетя Далия, — потом, как пай-мальчик, обвяжи кирпич веревкой, сделай петлю, накинь ее на свою дурацкую шею, прыгни в пруд и утопись. Через несколько дней я велю тебя выловить и похоронить, потому что хочу сплясать на твоей могиле.
Тут я пришел в полное замешательство. Кроме того, был. обижен и возмущен. Помню, где-то читал, цитирую: «Девушка поспешно выбежала из комнаты в страхе, что с ее губ сорвутся ужасные слова. Она не желала долее оставаться в доме, где ее никто не понимает и где она подвергается оскорблениям». Я сейчас испытывал те же чувства.
Но потом напомнил себе, что следует проявить снисхождение к женщине, у которой в желудке плещется разве что пол-ложки супа, и подавил полные едкого сарказма слова, которые вертелись у меня на языке.
— О чем вы, тетушка? — мягко сказал я. — Кажется, Бертрам вас чем-то огорчил?
— Огорчил!
— Ну да. Откуда эта плохо скрытая враждебность?
Из глаз ее вырвалось пламя и чуть не опалило мне волосы.
— Кто этот осел, чурбан, идиот, который уговорил меня вопреки здравому смыслу отказаться от обеда? Мне следовало предвидеть…
Я понял, что правильно
— Тетя Далия, не волнуйтесь. Мне понятны ваши чувства. Вы голодны, правда? Но все можно уладить. На вашем месте я бы прокрался в кладовую, надо только дождаться, когда прислуга уляжется спать. Мне говорили, там есть превосходный пирог с телятиной и почками, ради него стоит предпринять вылазку. Поверьте, тетя Далия, — убежденно говорил я, — еще немного — и дядя Том, исполненный сочувствия, начнет вас заботливо расспрашивать…
— Как бы не так! Знаешь, где он?
— Нет, я его не видел.
— Сидит у себя в кабинете, обхватил руками голову и завел свою старую песню о цивилизации, которая катится в пропасть.
— Да? Почему?
— Потому что Анатоль от нас уходит. Я собралась с духом и сообщила об этом Тому.
Признаться, я едва удержался на ногах.
— Что?!
— Да, уведомил, что уходит. А все ты со своей дурацкой затеей! Ну чего еще можно ждать от чувствительного, пылкого француза, ведь ты всех убедил отказаться от обеда. Мне сообщили, что, когда первые два блюда вернулись на кухню нетронутыми, Анатоль был потрясен, он расплакался, как ребенок. А когда за первыми двумя последовали все остальные блюда, он счел, что все это — заранее продуманная, спланированная акция с целью нанести ему оскорбление, и заявил об уходе.
— С ума сойти!
— Ты уже давно сошел. Анатоль, этот подарок судьбы, утешение наших желудков, испарился, как роса с лепестка Розы, и все из-за твоей дурости. Может, теперь поймешь, почему я хочу, чтобы ты утопился. Когда ты явился сюда со своими бредовыми затеями, мне следовало догадаться, какая страшная беда разразится над нашим домом.
Горько слышать такие слова от родной тетки, но я не затаил на нее обиды. Все зависит от того, с какой стороны посмотреть надело, и, наверное, можно было счесть, что Бертрам попал впросак.
— Тетя Далия, я не хотел.
— Мне от этого не легче.
— Я ведь действовал из лучших побуждений.
— В другой раз попробуй действовать из худших. Тогда мы, возможно, отделаемся царапинами.
— Так вы говорите, дядя Том расстроен?
— Вздыхает так, что сердце разрывается. Теперь никаких денег от него не дождешься.
Я задумчиво потер подбородок. Она была права. Уж мне-то известно, что уход Анатоля для дяди Тома — настоящая трагедия.
Я уже упоминал в своих записках, что этот уморительный представитель класса земноводных, с которым тетя Далия связала себя брачными узами, похож на страждущего птеродактиля. Причина его страданий заключается в несварении, которое он приобрел, сколачивая миллионы на Ближнем Востоке. Единственный повар, способный протолкнуть пищу через дядюшкин пищеварительный тракт, не вызывая в области третьей пуговицы жилета жжения, сравнимого по силе с пожаром в Москве, это несравненный Анатоль. Теперь, когда дядя Том лишился услуг Анатоля, тетя Далия может получить от него разве что полный укоризны взгляд. Да, слов нет, кругом воцарились хаос и запустение. Признаться, в эту минуту, когда следовало предпринять срочные меры, у меня в голове не было ни одной толковой мысли.
Однако нос я не вешал, ибо был уверен, что вскоре меня осенит какая-нибудь блестящая идея.
— Скверно, — сочувственно сказал я. — Хуже некуда. Тяжелый удар для всех нас. Но не отчаивайтесь, тетя Далия, я все устрою в лучшем виде.
Кажется, я уже раньше упоминал, что очень трудно пошатнуться, если ты сидишь, во всяком случае, я не в состоянии проделать подобный трюк. К моему изумлению, тетя Далия проделала его без всяких усилий. Сидя в глубоком кресле, она не моргнув глазом пошатнулась. На лице появилось испуганное выражение.