Том 10. Дживс и Вустер
Шрифт:
— Что?!
— Влюбился. В другую девушку. В Каннах. Наконец-то я подобрал ключик к этому придурку. Он перестал кружить вокруг скамьи. Руки у него разжались.
— Это правда?
— Официально заявляю: чистая правда.
— Кто она?
— Таппи, разве джентльмен может позволить себе всуе упоминать имя дамы?
— Может, если не хочет получить по шее.
Я понял, что тут клинический случай.
— Мадлен Бассет, — сказал я.
— Кто?!
— Мадлен Бассет. Он был потрясен.
— Неужели ты хочешь сказать, что любишь
— Таппи, я бы не стал называть ее «ходячее недоразумение». Это неуважительно.
— А мне плевать. Мне нужны факты. Значит, ты, будучи в здравом уме, утверждаешь, что любишь эту малохольную Бассет, пронеси меня, Господи?
— Не понимаю, почему ты ее называешь «малохольная Бассет, пронеси меня, Господи». Очаровательная девушка, красавица. Может, самую малость странная. Между нами, довольно трудно разделить ее точку зрения на звезды и кроликов, но «малохольная Бассет, пронеси меня, Господи» — это уж слишком.
— Ладно, значит, ты утверждаешь, что влюблен в нее?
— Само собой.
— Не верится, Вустер, ох, не верится.
Я понял: надо нанести на полотно последний мазок.
— Прошу тебя, Глоссоп, это строго конфиденциально, но уж, так и быть, скажу тебе. Двадцать четыре часа назад я сделал ей предложение, и она меня отфутболила.
— Отфутболила?
— Как мяч. На этом самом месте.
— Двадцать четыре часа назад?
— Может, двадцать пять. Неважно. Теперь ты понимаешь, что я не тот тип — если он вообще существует, — который похитил у тебя Анджелу в Каннах.
Я снова чуть было не брякнул, что и близко к ней не подойду, но вспомнил, что уже произносил эту фразу и, кажется, попал пальцем в небо. Поэтому решил воздержаться.
Моя мужественная откровенность вроде бы произвела на Дуралея Таппи впечатление. Он перестал кровожадно сверкать глазами. У него был вид наемного убийцы, который остановился, чтобы еще раз подумать.
— Понятно, — наконец проговорил он. — Извини, что набросился на тебя.
— Ладно, забудем, старик, — великодушно сказал я.
С тех пор как кусты начали извергать Глоссопов, Бертрам Вустер впервые смог перевести дух. Нет, из-за скамьи я не вышел, но перестал за нее хвататься и почувствовал облегчение, как те трое ветхозаветных молодчиков, которым удалось слинять из пещи огненной. [28] Я даже попытался нащупать в кармане портсигар. Однако Таппи вдруг громко фыркнул, и я отдернул руку, будто коснулся раскаленного утюга. К моему ужасу, придурок снова впал в неистовство.
— Какого дьявола ты натрепался Анджеле, что в детстве я был неряхой?!
28
…слинять из пещи огненной. — Праведные мужи Седрах, Мисах и Авденаго были брошены в огненную печь, но не сгорели. Книга Пророка Даниила, гл. 3.
— Но,
— Я же был патологический чистюля, можно сказать, образец стерильной чистоты.
— Да-да, конечно. Но…
— А этот вздор, будто я лишен духовности?! Да у меня ее хоть отбавляй! А уж про то, что в «Трутнях» со мной знаться не хотят…
— Таппи, дорогой, я же тебе объяснил. Все это не более чем уловка, составная часть моего плана.
— Да? Сделай милость, в дальнейшем избавь меня от твоих идиотских уловок.
— Как скажешь, старик.
— Ладно. Надеюсь, ты меня понял.
Он снова замолчал. Стоял, скрестив руки на груди, и глядел в пространство, как романтический герой, сильный и немногословный, которому дама сердца дала отставку, и вот он решает отправиться в Скалистые горы и завалить десяток-другой медведей. У него был такой убитый вид, что я, преисполнившись сострадания, отважился его утешить.
— Послушай, Таппи, хоть тебе и незнакомо выражение au pied de la lettre, но, по-моему, ты не должен принимать близко к сердцу весь тот вздор, который Анджела только что тут несла.
Он, кажется, немного оживился.
— О чем, черт подери, ты толкуешь?
Я понял, что следует высказаться яснее.
— Не надо понимать буквально весь этот вздор. Ты же знаешь, на что способны девицы.
— Знаю. — Он снова фыркнул, причем с таким звуком, который, казалось, идет от самых его подошв. — Но лучше бы мне этого не знать.
— Я хочу сказать, она наверняка догадалась, что ты сидишь в кустах, и нарочно принялась тебя пиявить. Видишь ли, с точки зрения психологии, ее поведение понятно. Девицы всегда поддаются порывам. Она воспользовалась случаем и решила тебя подразнить, но в каждой шутке есть доля правды, горькой правды.
— Горькой правды?
— Ну да.
Он опять фыркнул, и я почувствовал себя членом королевской фамилии, в честь которой флотилия дает двадцать один залп. Кажется, не встречал человека, который бы так замечательно фыркал из обоих стволов.
— В каком смысле «горькая правда»? Я не толстый.
— Конечно, нет!
— И что плохого в цвете моих волос?
— Ничего плохого, Таппи. Волосы у тебя — что надо.
— И макушка у меня не светится… Какого черта ты скалишь зубы?
— Я не скалю. Просто слегка улыбаюсь. Представил, как ты, по словам Анджелы, выглядишь. Пузатый и с лысиной на макушке. Довольно забавно.
— Значит, тебе забавно?
— Нет-нет, что ты!
— То-то же. Не советую забавляться на мой счет.
— Как скажешь, Таппи, старина.
Мне показалось, наша беседа вновь принимает дурной оборот. Больше всего я хотел положить ей конец. И мое желание сбылось, ибо в этот момент сквозь заросли лавра замаячила неясная фигура, в которой я без труда узнал Анджелу.
Лицо у нее сияло ангельской добротой, а в руке она держала тарелку с сандвичами. Как я выяснил позже, это были сандвичи с ветчиной.