Том 10. Письма

Булгаков Михаил Афанасьевич

Все эти переживания так свежи у меня в памяти, так как знали мы Михаила Афанасьевича и в период нелепых гонений и притеснений его.

Да, так уж устроены людишки, которые, плывя по течению, не имеют мужества отстаивать то, что по общему признанию провожавших Михаила Афанасьевича заслуживало всяческой поддержки.

Когда-нибудь мы поговорим с Вами о том, кто так дорог нам. Но до этого разговора должно пройти много времени, так как и на письме разговаривать с Вами трудно: пишу и реву, реву...

Милая Елена Сергеевна, очень хочу просить Вас, насколько это возможно, подумайте и о себе: нужно быть бодрой и здоровой, хотя бы для того, чтобы видеть торжество Михаила Афанасьевича при надлежащей оценке и признании его литературных произведений. А что это так будет, в этом мы твердо уверены.

Воспользуйтесь наступающей весной и чудным местом, в котором Вы находитесь, и наберитесь сил побольше.

Поцелуйте покрепче милого Сережу, который, конечно, хорошо заботится о своей чудной маме.

Крепко Вас обнимаем, целуем и еще крепче любим.

Ваши С. и В. Федоровы.

В.В. Дмитриев - Е.С. Булгаковой [981]

Милая Елена Сергеевна!

Можно или писать десятки

страниц или почти не писать. Я начал с первого. Но оставил. Пожалуй, это пока нежелательно. Правда, кроме всего остального меня очень беспокоит Ваше состояние и самочувствие. А здесь важнее всего знать, что ты не один и не в пустоте. И что есть какая-то взаимоответственность между людьми. Она есть и за границей жизни и в жизни. В этом смысле Ваша судьба и жизнь есть часть и моей судьбы и жизни. Все мы вроде выброшенных на необитаемый остров и связаны друг с другом. Связаны и жизнью, и любовью, и памятью. Поэтому все же жить легче. То что было — не проходит и существует реально всегда.

981

Письма. Публикуется и датируется по первому изданию (Автограф ОР РГБ).

Но это опять философия, а в жизни ничего интересного сообщить Вам не могу.

Рисовать комнату начну на днях [982] , когда сдам работу. Я хочу ее написать маслом и очень заинтересован этим. Может быть, что-нибудь выйдет.

Новостей никаких нет интересных. Очень кланяется Вам Марина.

Очень рад был Вашему письму.

Преданный Вам

В. Дмитириев

9 мая 1940.

Письма П.С.Попова и А.И. Толстой-Поповой к Е.С. Булгаковой [983]

982

В память о М.А. Булгакове В.В. Дмитриев рисовал комнату, в которой писатель провел последние дни жизни.

983

Письма. Полный текст писем П.С. Попова к Е.С. Булгаковой публикуется по первому изданию (ОР РГБ).

1. (Из Москвы в Ялту)

Дорогая Елена Сергеевна,

я попробовал набросать остов того, что, может быть, следует написать о Мише [984] . Это первая проба. Мне хотелось бы, чтобы Вы предварительно наметили, что не так и чего не следует говорить. Не знаю, можно ли упоминать о «Батуме» [985] (я обхожу молчанием). Главная моя цель, которой я Вас решаюсь затруднить, — чтобы Вы восполнили недостающие даты и конкретные сведения. Я оставил пробелы. Нет ли у Вас стенограммы Файко? У него было несколько метких и удачных выражений [986] , которые я хотел бы восстановить в памяти,— они бы меня навели на нужные мысли. Будьте любезны, укажите также статью о Гофмане в «Литературной критике» [987] , о которой Вы мне говорили.

984

К написанию творческой биографии М.А. Булгакова П.С. Попов приступил после первого заседания комиссии по литературному наследству писателя под председательством А.А. Фадеева, состоявшегося 14 марта 1940 г.

985

Последняя пьеса М. Булгакова — «Батум» (см. комментарии в этом томе, а также т. 9).

986

А.М. Файко выступал с речью на траурной панихиде по М.А. Булгакову 11 марта 1940 г., в которой, в частности, отмечал: «Михаил Афанасьевич был [...] драматургом не только потому, что он писал пьесы для театра хорошо, знал его актеров и любил сцену, а потому, что он ощущал жизнь, как действие. Для него жизнь всегда была актом, каким-то неожиданным поворотом, каким-то открытием. Острота его чувства, как драматурга, была в самом настоящем смысле слова потрясающей.

Когда Михаил Афанасьевич писал свои последний роман, то, мне кажется, этот роман он писал тоже как драматург. Потому что каждая глава, каждая небольшая сцена этого романа были насыщены глубокой, неожиданно вскрывающей жизнь деятельностью. Этот роман был и фантастичен, и философичен, и лиричен, и в нем было то глубокое чувство быта, конкретности и запаха жизни, которое давало ему возможность открывать в каждом лице, в каждом повороте, в каждом действии все новые и новые краски.

Темперамента Михаил Афанасьевич был потрясающего. В последние дни, незадолго перед кончиной, он все еще работал и диктовал своей жене Елене Сергеевне правку глав этого последнего романа. Он не мог писать сам, в комнате было темно, но каждое его слово вскрывалось ярким светом — так он пластически, так действенно ощущал каждую реплику в своем произведении.

Михаил Афанасьевич был писателем глубокого этического чувства [...] Он был очень требователен к людям, но глубоко привязчив и жаден до настоящего человеческого [...]

Наряду с этим темпераментом и колоссальной энергией, которая в нем клокотала, он умел работать методично, последовательно и систематично. Когда он обращался к прошлому — [...] он изучал материал с скрупулезной точностью [...]. Его слово — всегда верное, попадающее всегда в цель — было результатом того, как нужно сказать, и как это звучит со сцены. В его беллетристических прозаических вещах это слово звучало умно, сценично, трибунно, заражающе».

987

Имеется в виду статья И.В. Миримского «Социальная фантастика Гофмана», опубликованная в журнале «Литературная учеба», 1938, № 5.

Преданный Вам

Павел Попов.

4 апреля 1940 г.

2. 21 апреля 1940 г. (Из Москвы в Ялту)

Дорогая Елена Сергеевна, спасибо за весточку. Очень приятно было ее получить. Я очень хорошо понимаю Ваше состояние. Особенно отъезд из Москвы без Вашего постоянного спутника — тяжел. Я здесь всегда боялся этого состояния, приходя к Вам. Но Ваши разговоры, рассказы, чтение отдельных рукописей Миши создавали иллюзию — казалось, что и он тут; и всякий раз, уходя от Вас, испытывал ощущение, что побывал и у Миши. Прочел всего «Ивана Васильевича» одному своему приятелю и его

жене: они нашли один «недостаток» — слишком остроумно. И не отдельные реплики, а вся сплошь. Говорят: ведь публика будет мешать слушать. Засмеются на одну остроумную фразу, а за ней другая — еще более остроумная. И смех на первую фразу не успеет прекратиться. Находят, что в такой пьесе исполнение должно быть на исключительной высоте, оно должно быть тонким и в высшей степени легким. Иначе пьеса сомнется, как тонкое кружево. Завтра идем на генеральную репетицию «Трех сестер». Говорят, Качалов совсем отпал. Будто никто особенно не выделяется. Ну да убедимся сами. Скоро ли возвращается Серг(ей) Александрович? [988] Мой привет ему, а также Файко. Он мне очень полюбился: все вспоминаю, каким он был трогательным 10 числа. Анночки [989] нет дома, она просила передать Вам самый горячий привет. Целую руку. Уважающий Вас

988

Имеется в виду С.А. Ермолинский.

989

Жена П.С. Попова — А.И. Толстая-Попова.

П. Попов.

3. 4.V.40. (Из Москвы в Ялту)

Дорогая Елена Сергеевна,

спасибо Вам за Ваше милое письмо. У нас все холода, т[ак] ч[то] радуюсь за Вас, что Вы на юге. Судя по игре Сережи в спички и пирожные, — впечатление от теперешней Ялты, увы, исправить трудно. Это мне подтвердила М.П. Чехова, которая признала, что ялтинцы пережили очень суровую зиму.

Вы меня смутили почетным местом моего писания у Вас на столе. Все это Мише пока недостаточно. Я слышу его голос: помни, Патя, биография должна быть написана пристойно. Если он был требователен к себе, как же нам нужно строго относиться к своим писаниям. Словом, всю биографию я сызнова перебуравил. Думал ее переслать Вам письмом, да Анночка остановила — говорит: все равно ты через две недели опять все переменишь, пусть она отлежится к приезду Елены Сергеевны. О переменах настроений Миши можно сказать смелее, динамичнее. Об отдельных «основных» произведениях следует несколько расширить.

Перечел я «Бег». Очень отчетливо вспомнил, как Миша однажды пришел, — довольно поздно, и стал говорить о втором действии, — что его трудно исполнить. Нужна музыка. Музыка должна быть сильная, неожиданная, и вдруг сразу обрывается. Вызвали знакомого — Володю Д., чтобы были две гитары. Миша хотел выжать из гитар все, что они могут дать, чтобы слышался целый оркестр. Просил повторять по нескольку раз, а сам вслух читал за Хлудова. Потом представлял свистки, как бы протяжные стоны. «Бег» — страшная вещь и, пожалуй, самая глубокая. И оценить в ней мастерство — значит понять Мишины силы. Когда наступает паника, охватывает ужас, то все смешивается в сутолоке, люди не сознают себя. Кажется, все краски переливаются одна в другую. Миша взял предельное состояние безнадежности, катастрофы и не потерял своих героев, он им всем придал индивидуальную окраску. Они все мыслят и действуют по-своему. Пожар объял их пламенем, но в пламени они не смешались: и Хлудов остается Хлудовым, Чарнота — Чарнотой. Я бы сказал, тут обнаруживается стройность и выдержанность художественной фантазии Миши. Другое: как пустить «Ивана Васильевича» в современность или управдома в 16 век. Можно сделать балаган, подсунуть первые попавшиеся ситуации. Этого Миша не допустил. Бунша своей индивидуальности не теряет; в самых фантастических условиях он остается самим собой. «Позвоните в милицию. Без номера». В этом без номера — человек как на ладони: с своим укладом, привычками. Фантазия сдержанная, поэтому она такая яркая, выпуклая, поражающая своей жизненностью. Все у Миши было своеобразно. Подумал сейчас о другом. Недавно разговаривал с Арендтом [990] . Он сказал, что вскрытие обнаружило сильный склероз мозга. Но вот удивительно, — добавил Арендт, — сознание было совсем не такое, как у склеротика. Ясность, стройность мысли поражала чуть не до последних дней.

990

Врач, консультировавший М.А. Булгакова. В дневнике Е.С. Булгаковой за 18 октября 1939 г. имеется следующая запись: «Сегодня у Миши днем: Патя, Арендт, Сережа Ермолинский, д-р Захаров». В обширном списке профессоров и докторов, лечивших М.А. Булгакова, фамилия Арендта записана второй.

Пробудем в Москве до конца мая. Может, будем «перевозиться» двумя приемами. Сначала съездим на несколько дней, 26-го у меня доклад, после чего перееду окончательно. Трудно жить далеко от Москвы, но и Москва понадоела.

Ахматова сразу выходит в двух издательствах: в «Совет[ском] писателе» и Ленинградском отделении ГИХЛа ^{15} (в большем объеме). Новые ее стихотворения появляются в ленингр(адских) журналах. Вышел Есенин («избранный»). Разошелся в одно утро. Назревает реформа в издательствах. ГИХЛ будет издавать только классиков и переводную литературу, также многотиражных авторов (Шолохов, Ал. Толстой), вся же масса современных авторов переходит в «Сов[етский] писат[ель]». Привет всем знакомым и Сереже. Целую руку. Преданный Вам Павел Попов. Только кончил писать письмо — и неожиданный звонок из Союза писателей о заседании по поводу Мишиного наследия в квартире Маршака. Будет Фадеев. Но нет ни Вас, ни Серг(ея) Александровича), что можно решать?

Приписка рукой А.И. Толстой-Поповой:

Я давно готовлю мысленно Вам длинное письмо и надеюсь сегодня его написать во время отсутствия Пашеньки, так что и подробности заседания припишем Вам. Целую Вас нежно.

Анна Т. П.

4. 5/V—40 г. Москва

Милая Елена Сергеевна, так давно мечтаю написать Вам, что уверенно могу сказать, что напишу плохо. Не одно, так другое отрывает от намеченного, и жизнь несется по какому-то боковому руслу, а не тому, которое стараешься проложить себе. Но надо быть довольной малым. До праздников сидели с Пашенькой и считывали переписанный мною 84 том Толстого — письма Льва Ник[олаевича] к Соф[ье] Андр[еевне] с 1886 г. по 1910 г. [991] , когда он ушел и умер. Вся моя жизнь, мелкие воспоминания, разговоры, интонации вспоминались по ходу работы. В конце концов устала двояко: от переживаний и от окончания большого труда [...].

991

См.: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч., т. 84. М.—Л., 1949. Подготовка текста писем и комментарии осуществлены П.С. Поповым и И.Н. Гусевым. В «Редакционных пояснениях», составленных к тому П.С. Поповым, отмечается, что «в установлении текста писем Толстого деятельное участие принимала А.И. Толстая».