Том 10. Письма
Шрифт:
В душе — сумбур. Был неприятно взволнован тем, что, как мне показалось, доктор принял меня сухо. Взволнован и тем, что доктор нашел у меня улучшение процесса. Помоги мне, Господи.
* * *
Сейчас смотрел у Семы гарнитур мебели, будуарный, за очень низкую плату — 6 червонцев. Решили с Тасей купить, если согласятся отсрочить платеж до следующей недели. Завтра это выяснится. Иду на риск — на следующей неделе в «Недрах» должны уплатить за «Дьяволиаду».
29-го октября. Понедельник. Ночь.
Сегодня впервые затопили. Я весь вечер потратил на замазывание окон. Первая топка ознаменовалась тем, что знаменитая Аннушка [225] оставила на ночь окно в кухне настежь открытым. Я положительно не знаю, что делать со сволочью, что населяет эту квартиру.
У меня в связи с болезнью тяжелое нервное расстройство [226] , и такие вещи меня выводят из себя.
Новая мебель со вчерашнего дня у меня в кабинете [227] . Чтобы в срок уплатить, взял взаймы у М... [228] 5 червонцев.
225
...знаменитая Аннушка... — Соседка Булгаковых по «проклятой квартире № 50», ставшая прообразом многих персонажей в булгаковских сочинениях.
226
У меня в связи с болезнью тяжелое нервное расстройство... — В эти дни Булгаков писал сестре Надежде: «...доктора нашли, что у меня поражены оба коленных сустава... моя болезнь (ревматизм) очень угнетает меня...»
227
Новая
228
...взял взаймы у М[озалвеского]... — Мозалевский Виктор Иванович (1889—1970) — писатель.
Сегодня вечером были М[итя] Ст[онов] и Гайд[овский] [229] , приглашали сотрудничать в журнале «Город и деревня» [230] . Потом Андрей [231] . Он читал мою «Дьяволиаду». Говорил, что у меня новый жанр и редкая стремительная фабула.
* * *
На выставке горел только павильон Моссельпрома и быстро был потушен. Полагаю, что это несомненный поджог.
6 ноября (24-го октября). Вторник. Вечер.
229
...были... Стонов и Гайдовский... — Стонов Дмитрий Миронович (1892—1963) и Гайдовский Георгий Николаевич (1902—1962) — писатели.
230
...приглашали сотрудничать в журнале «Город и деревня»... — Кооперативный, общественно-экономический, литературный журнал. В нескольких номерах журнала Булгаков упомянут в качестве его сотрудника.
231
...потом Андрей... — Земский Андрей Михайлович (1892—1946) — муж Надежды Афанасьевны Булгаковой, филолог.
Недавно ушел от меня Коля Г[ладыревский], он лечит меня. После его ухода я прочел плохо написанную, бездарную книгу Мих. Чехова [232] о его великом брате. И читаю мастерскую книгу Горького «Мои университеты».
Теперь я полон размышления и ясно как-то стал понимать — нужно мне бросить смеяться. Кроме того — в литературе вся моя жизнь. Ни к какой медицине я никогда больше не вернусь. Несимпатичен мне Горький как человек, но какой это огромный, сильный писатель и какие страшные и важные вещи говорит он о писателе.
232
...прочел... бездарную книгу Мих. Чехова... — Видимо, речь идет о книге М.П. Чехова «Антон Чехов и его сюжеты». М., 1923.
Сегодня, часов около пяти, я был у Лежнева [233] , и он сообщил мне две важные вещи: во-первых, о том, что мой рассказ «Псалом» (в «Накануне») великолепен, «как миниатюра» («я бы его напечатал»), и 2-е, что «Нак[ануне]» всеми презираемо и ненавидимо. Это меня не страшит. Страшат меня мои 32 года и брошенные на медицину годы, болезни и слабость. У меня за ухом дурацкая опухоль [.....] уже два раза оперированная. Из Киева писали начать рентгенотерапию. Теперь я боюсь злокачественного развития.
233
...я был у Лежнева... — См. 153, письмо «М.А. Булгаков - в Конфликтную комиссию Всероссийского Союза».
Боюсь, что шалая, обидная, слепая болезнь прервет мою работу. Если не прервет, я сделаю лучше, чем «Псалом».
* * *
Я буду учиться теперь. Не может быть, чтобы голос, тревожащий сейчас меня, не был вещим. Не может быть. Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним — писателем.
Посмотрим же и будем учиться, будем молчать.
1924 год
8-го января.
Сегодня в газетах: бюллетень о состоянии здоровья Л.Д. Троцкого [234] .
234
...бюллетень о состоянии здоровья Л.Д. Троцкого... — Бюллетень датирован 31 декабря 1923 года (новогодний «подарок» Троцкому) и опубликован в «Известиях» 8 января 1924 года. Подписан бюллетень комиссией докторов в составе: М. Кончаловский, Форстер, Певзнер, В. Александров, Ф. Готье и Н. Семашко.
Решение о высылке Троцкого (Булгаков прекрасно уловил смысл и назначение «бюллетеня») было принято, конечно, не врачами.
Начинается словами: «Л.Д. Троцкий 5-го ноября прошлого года болел инфлуэнцией...», кончается: «отпуск с полным освобождением от всяких обязанностей, на срок не менее 2-х месяцев». Комментарии к этому историческому бюллетеню излишни.
Итак, 8-го января 1924 г. Троцкого выставили. Что будет с Россией [235] , знает один Бог. Пусть он ей поможет!
Сегодня вечер у Бориса. Мы только что вернулись с женой. Было очень весело. Я пил вино, и сердце мое не болит.
235
...Троцкого выставили. Что будет с Россией... — Разумеется, Булгаков с большим удовлетворением воспринял весть об удалении одной из самых зловещих фигур в большевистском руководстве. Возможно, Троцкий был для Булгакова олицетворением самого чудовищного врага России. Во всяком случае, таким предстает Троцкий в произведениях писателя. Эго восприятие могло сложиться еще со дней приезда Троцкого в Киев в июле 1919 года, когда был устроен большой митинг в честь его приезда. Сохранились свидетельства этого действа. В газете «Киевлянин» (13 сентября 1919 года) в очерке «Так было» мы читаем: «Грозно заворчал подъехавший автомобиль и через минуту, в сопровождении свиты, быстро поднялся по ступенькам сутулившийся еврей с густой, черной бородой. Тип портного из маленького провинциального городка черты оседлости. Невольно рисовался аршин под мышкой и кусок засаленного сантиметра, свисавшего из кармана. Да неужели это он толкнул братьев на кровавый бой с братьями, от лица России заключил позорный Брестский мир, и перед ним склоняются — пусть „красные“, но все же русские знамена?
Громко и отчетливо заговорил он о вреде партизанщины, о необходимости создать регулярную армию, о Деникине — прискучившие фразы, примелькавшиеся уже на столбцах красных газет. Неинтересно, скучно. Я уже собиралась уйти, как неожиданно новые интонации металлически зазвучали в его голосе и остановили меня. Троцкий заговорил о тыле, о необходимости борьбы с теми, кто „против нас“. С каждой фразой крепчал голос и дошел до крика, временами хрипло гортанного. Бешено зажестикулировали угрожающие руки и как чудовищные птицы заметались по залу призывы ненависти и бились в закрытые окна, за которыми в розовых лучах умирал день. Неузнаваемо изменилось лицо: хищно выдвинулась нижняя челюсть, горевшие глаза как-то вышли из орбит, точно повисли в воздухе. Не портной из маленького города черты оседлости, — перед толпой стоял фанатик-изувер, носитель веками накопившейся мести и ненависти, призванный осуществить двухтысячелетнюю мечту.
„Чиновники, лакеи старого режима, судейские, издевавшиеся в судах, педагоги, развращавшие в своих школах, помещики и их сынки-студенты, офицеры, крестьяне-кулаки и сочувствующие рабочие, — все должны быть зажаты в кровавую рукавицу, все пригнуты к земле. Кого можно — уничтожить, а остальных прижать так, чтобы они мечтали о смерти, чтобы жизнь была хуже смерти...“ Не речь, — это были дикие конвульсии ненависти, и если бы он упал сейчас мертвым, я бы не удивилась...
Так было. В огромном русском городе — матери русских городов, перед многосотенной толпой шла жгучая проповедь „русского погрома“ — потому что к перечисленным категориям принадлежали только русские, и запуганные пулеметами люди — молчали. Я взглянула на стоявшего рядом рабочего. Понимают ли они, что происходит?
Сурово смотрело пожилое лицо, низко хмурились нависшие брови.
— Царь иудейский, — коротко и резко бросил он мне, отвечая на безмолвный вопрос, и вышел из зала.
Конец июля и август были самыми кровавыми для нас. Троцкий сделал свое дело».
Автором этого очерка, подписанного псевдонимом, была Т. Глуховцова, активно сотрудничавшая в газете «Киевлянин». И если сам Булгаков, находившийся в те страшные дни в Киеве, и не присутствовал на этой «встрече», то уж с результатами пребывания Троцкого в городе ему пришлось познакомиться сполна. Работая над серией статей под названием «Советская инквизиция», писатель обошел все захоронения жертв киевской чрезвычайки и воочию убедился в неслыханных зверствах подручных Троцкого.
И все же в дневниковой записи о Троцком чувствуется какая-то настороженность, недосказанность. То, что Россия вступает в какую-то новую полосу своего бытия, — Булгаков осознавал совершенно ясно. Но что ждет ее на этом пути — представить было трудно, ибо выключение из игры одного из идолов победителей не означало еще приближение заката новоявленной правящей касты.
Червонец — 3,6 миллиардов...
22-го января 1924 года. 9-го января 1924 г. по стар[ому] стилю.
Сейчас только что (пять с половиною часов вечера) Семка сообщил, что Ленин скончался [236] .
25-го февраля 1924 г. Понедельник.
Сегодня вечером получил от Петра Никаноровича свежий номер «Недра». В нем моя повесть «Дьяволиада». Это было во время чтения моего — я читал куски из «Белой гвардии» у Веры Оскаровны 3.
236
Ленин скончался... — Любопытно, что нет каких-либо материалов, содержащих отрицательные высказывания Булгакова по отношению к Ленину. Но личность вождя интересовала писателя, в его архиве сохранились газетные вырезки и другие материалы о Ленине. Репортаж о похоронах Ленина под названием «Часы жизни и смерти» Булгаков опубликовал в «Гудке» 27 января.
По-видимому, и в этом кружке производило впечатление. В[ера] О[скаровна] просила продолжать у нее же.
* * *
Итак, впервые я напечатан не на газетных листах и не в тонких журналах, а в книге-альманахе. Да-с. Скольких мучений стоит! Скольких?
«Записки на манжетах» похоронены.
15 апреля. Вторник.
Злобой дня до сих пор является присланная неделю назад телеграмма Пуанкаре, присланная советскому правительству. В этой телеграмме Пуанкаре позволил себе вмешаться в судебное разбирательство по делу Киевского областного «центра действия» [237] (контрреволюционная организация) и серьезно просит не выносить смертных приговоров.
237
...телеграмма Пуанкаре... по делу киевского областного «центра действия»... — В «Центр действия» входили видные ученые и общественные деятели, в частности Николай и Константин Василенко. О цели деятельности этой организации можно судить в какой-то степени по показанию Николая Прокофьевича Василенко (профессора, попечителя Киевского учебного округа при Временном правительстве, при гетмане — министре народного просвещения): «Самые слова: „Центр действия“ — глупое недоразумение. Они совершенно не соответствуют ни взглядам, ни работе нашей киевской группы. Наша задача состояла в том, чтобы за невозможностью поставить в России орган печати, дающий правдивые сведения о подлинной русской жизни, мы решили создать такой орган за границей... Журнал „Новь“, когда мы его получили, произвел на нас такое жалкое впечатление, что вопрос о финансовом источнике для такого издания не мог стать особенно интересным».
Премьер-министр Франции Раймонд Пуанкаре направил министру иностранных дел Г.В. Чичерину телеграмму следующего содержания: «Общественное мнение Франции, разделяя чувства университетских и научных кругов, с беспокойством следит за ходом киевского процесса и выражает опасение, что смертный приговор может быть вынесен профессорам, потеря которых болезненно ощущалась бы как сокращение мирового интеллектуального достояния. Во имя науки, во имя прав человека, профессора французских университетов просят, чтобы их русские коллеги не были преданы каре, которой они не заслужили. Во имя цивилизации и гуманности французское правительство присоединяет свои пожелания к пожеланиям ученых всего мира» (Известия, 9 апреля).
Советская пресса тут же взорвалась протестующими материалами. Редакция «Известий» поместила итоговую заметку, в которой подчеркивалось: «Если такова новая декларация прав человека и гражданина... мы с презрением отбрасываем ее пинком ноги». Г.В. Чичерин направил Пуанкаре грозный ответ, в котором были и такие строки: «Советское правительство, стоящее на страже безопасности рабоче-крестьянской республики, отклоняет попытку французского правительства вмешаться в деятельность суда республики...»
И все же приговор оказался милостивым к некоторым видным ученым, в частности, к братьям Василенко. Но значительная часть «заговорщиков» была приговорена к смертной казни. Главным обвинением было — связь с парижским «Центром действия» и военный шпионаж. Газета «Новое время» 17 мая 1924 года по этому поводу писала: «Москва утвердила приговор киевского советского суда по делу интеллигенции. Таким образом, будут расстреляны... еще несколько человек. Эта кровь, которая ежедневно льется в советской России, никого в Европе не трогает... По поводу этого последнего процесса раздался из Европы только один протестующий голос, голос Пуанкаре. Все остальные державы нашли это новое убийство в порядке вещей, как находят в порядке вещей все то, что происходит в России...»
В газетах приводятся ответы и отклики па эту телеграмму киевских и иных профессоров. Тон их холуйский. Происхождение их понятно.
В газетах травля проф. Головина (офтальмолога) — он в обществе офтальмологов ухитрился произнести черносотенную речь.
Сегодня в «Г[удке]» кино снимало сотрудников. Я ушел, потому что мне не хочется сниматься.
В Москве многочисленные аресты лиц с «хорошими» фамилиями. Вновь высылки. Был сегодня Д. К[исельгоф]. Тот, по обыкновению, полон фантастическими слухами. Говорит, что будто по Москве ходит манифест Николая Николаевича [238] . Черт бы взял всех Романовых! Их не хватало [239] .
238
...по Москве ходит манифест Николая Николаевича... — Великий князь Николай Николаевич (1856—1929) — внук Николая I, двоюродный дядя Николая II, прозванный «Грозным дядей», генерал от кавалерии. После гибели императора — один из главных претендентов на престол. Пользовался большим уважением в монархических кругах. После многих мытарств гражданской войны великий князь поселился в Италии, а затем во Франции. С его именем связывали надежды на будущий освободительный поход в Россию. Настроения эти особенно усилились в конце 1923 — начале 1924 годов. Генерал Краснов обратился к казакам с посланием, в котором, в частности, были такие слова: «Медленно идет дело. Казаки должны еще потерпеть и уже очень немного». Показательна статья в «Новом времени», опубликованная 14 января: «1924-й год... должен быть и будет годом организации национальной России <...> В своей среде мы имеем вождя... Великий Князь Николай Николаевич, как священное знамя России, — исторической, национальной, — собирает по ту и эту сторону роковой черты одну — ибо нет двух Россий — Россию!»
В том же номере газеты было опубликовано новогоднее послание генерала Врангеля к офицерам и солдатам Добровольческой армии. В нем были такие слова: «Придет день, падут оковы, и оценит подвиг Ваш воскресшая Русь. Господи! В Новом году пошли день сей!»
Активно и умно помогал великому князю митрополит Антоний (Храповицкий). Например, в воспоминаниях митрополита «Великий князь Николай Николаевич на Валааме» проникновенно говорилось о церкви, которую по обету на собственные деньги построил великий князь, как умиленно молился он, посетив Валаам перед отправлением в армию... Такие публикации и выступления возвышали образ великого князя и объединяли вокруг него русских, оказавшихся за рубежом. Началась активная подготовка армейских частей к выступлению, усилились связи с единомышленниками в России. В «Новом времени» 11 января 1924 гада появилась такая заметка: «Московское ГПУ произвело в типографиях Москвы целый ряд новых обысков, вызванных желанием открыть источник изготовления и распространения нелегальной антисоветской литературы. Прямым поводом... послужил факт усиленного распространения в Москве двух воззваний, подписанных — „Монархическое объединение центра России“... Обыски не дали никакого результата». Рижская газета «Народная мысль» сообщала: «В последнее время в Москве и Петербурге стали распространяться в тысячах экземпляров воззвания Кирилла Владимировича и манифест Николая Николаевича, выступающего под именем „Николая III“. Советское правительство в связи с этим стало арестовывать уцелевших представителей аристократии. Главными виновниками и вождями... ГПУ считает князя Львова и графа Шереметева, которые... арестованы. Жены и семьи прежних титулованных особ арестовываются, как заложники. В связи с этим в Москве необычайна паника в кругах бывшей аристократии».
239
Черт бы взял всех Романовых! Их не хватало... — В этой короткой булгаковской фразе выражено очень многое. Это и не исчезнувшая с годами досада по поводу самоотречения Николая II, и реальные опасения оказаться на Лубянке в связи с появившимися в Москве воззваниями, и, самое главное, — неудовлетворенность действиями зарубежной оппозиции.
Казалось бы, благие намерения сторонников национальной России имели неплохие шансы на успех, особенно после смерти Ленина. Но далеко не всех на Западе такой поворот событий устраивал, и уже вовсе против «возрождения самодержавия» были «отечественные» либерал-демократы, прочно осевшие в западных столицах. Да и в самой царской фамилии (точнее — в ее остатках) ладу не было. Вскоре великий князь Кирилл Владимирович, близко стоявший к масонским организациям, заявил свои права на престол, открыв мощную пальбу по сторонникам возрождения единой и неделимой России. Разгорелся горячий спор за мнимый престол, а конкретные вопросы освобождения России отошли на второй план. Николай Николаевич в этой ситуации собрал пресс-конференцию и заявил: «Я не ищу ничего для самого себя и, как полагается старому солдату, я готов дать все свои силы и даже жизнь, чтобы послужить моей родине в тот день, когда она меня призовет. Но я считаю возможным выйти из моего уединения лишь в тот момент, когда у меня будут вполне очевидные доказательства, что момент для принятия решения наступил и что голос русского народа меня призывает и просит меня выступить для избавления его от ига, которое он выносит» (Новое время, 9 мая).
Но вместо голоса русского народа великий князь услышал визгливые и глумливые либерально-демократические голоса тех, кто находился неподалеку от его резиденции. И эту разноголосицу политических течений русского зарубежья чутко улавливали в России.
Тем не менее напрасно либерал-демократы полагали, что шумная работа монархистов по выявлению и возвышению Вождя-спасителя России прошла бесследно. Идея эта пришлась по душе некоему «имеретинцу» (так называли Сталина в белогвардейской прессе). Исподволь, не спеша, продуманно стал создавать он причудливое и могучее государство, и не сразу заметили, как государство это стало олицетворяться в Вожде-имеретинце. И по каким-то неизвестным законам сошлись пути-дороги всесильного вождя и писателя-вольнодумца...