Том 11. Монти Бодкин и другие
Шрифт:
С того памятного ноябрьского дня, когда полузащитник из соседней школы прыгнул на него и свернул ему шею в штопор, Джеф не испытывал столь сильного желания нарушить шестую заповедь. Он напомнил себе, что этот человек любит его, как сына, и желает ему только добра.
— Отодвинем урок грамматики на полминуты, — сказал он почти ласково. — Что мне теперь делать?
— Э?
— Как бы вы поступили, будь вы последний мужчина в мире, и кто-то отказался бы выйти за вас замуж?
Лорд Аффенхем отмахнулся от этого пустяка, как от докучной мухи.
— Главное, не волнуйтесь.
— Минуточку!
— Точно.
— Вы по-прежнему так считаете?
— Больше, чем когда-либо.
— Несмотря на… Вы точно слышали ее последнюю фразу? Ну да, конечно. Вы же разбирали условное наклонение. Мне она показалась несколько бесповоротной.
— Ничего подобного.
— Не бесповоротной?
— Ничуть. Девушки и на десять процентов не думают того, что говорят. Ступайте за ней.
— А она посмотрит на меня, словно на кусок падали? Мне кажется, я уже упоминал, что в последнее время она не балует меня вниманием.
— Рассмешите ее.
— Рассмешить?
— Вы сможете, если попытаетесь. У нее отличное чувство юмора. Подначивайте ее. Подкалывайте, как сказала бы миссис Моллой. Я знаю, что вы себе говорите. Вы спрашиваете себя, как бы на вашем месте поступил трубадур. Вы убеждены, что должны стенать и биться головой об стену. Прошу и умоляю вас, дорогой друг, забудьте вы эту трубадурскую чушь и ведите себя разумно. Будьте веселы. Будьте раскованны. У вас к этому дар. Я вас за него ругал, но не обращайте внимания. Воспользуйтесь им. Бога ради, не тащитесь за ней с трагическим видом. Подбородок вперед, большие пальцы в проймы жилета. Она от вас без ума, иначе с какой стати она бы разорвала помолвку со своим унитазных дел мастером? Я сказал, поцелуйте ее, и все устроится. Так и вышло.
Немного запыхавшись от этого бурного выступления, лорд Аффенхем замолк и снова наполнил свою рюмку. Джеф заметно приободрился. Заключительная фраза и впрямь высветила обнадеживающую сторону дела. Что-то и впрямь заставило Энн разорвать помолвку с Лайонелом Грином. Трудно счесть простым совпадением, что это произошло сразу после его действий на рододендроновой дорожке. Куда приятнее верить, что совет лорда Аффенхема принес желаемые плоды.
Уж коли старый маэстро был прав тогда, есть все основания надеяться, что он не ошибся и в этот раз.
— Ладно, пойду, и будь — заметьте, не было бы, — что будет, — сказал Джеф. — Должен сознаться, что чувствую себя коммодором Пири на подступах к Северному полюсу, но я иду и будь, что будет.
— Идите, — сказал лорд Аффенхем, ободряюще прихлебывая портвейн. — Жду. Через десять минут вы придете и скажете: все в ажуре.
— Простите?
— Еще одно выражение миссис Моллой, — объяснил лорд Аффенхем. — Премилая маленькая особа.
Если любовь Джефа еще нуждается в доказательстве, то вот оно: отправляясь за Энн, он не думал о чрезмерной дружбе лорда Аффенхема с опаснейшей из женщин. Он думал об утверждении старого мыслителя, будто девушки и на десять процентов не думают того, что говорят в пылу чувств. Может быть, их вид, скажем, только на пятьдесят процентов отражает истинные переживания. В таком случае, у него есть повод для оптимизма.
Тем не менее, когда, пройдя в обитую зеленым сукном дверь, он услышал пианино и понял, что это играет Энн, сердце его вполне определенно екнуло. Окажись рядом коммодор Пири, он пожал бы Джефу руку и сказал, что чувствовал то же самое.
Энн бросилась к пианино в надежде успокоить встрепанные нервы. Большинство девушек, обученных игре на фортепьяно, склонны музицировать в минуты душевных бурь, а чувства Энн пребывали сейчас в таком состоянии, словно их взбили венчиком для яиц. Она с облечением увидела, что теплый вечер выманил гостей в сад, и комната совершенно пуста. Знай она, что уединение вскорости перейдет в tete-a-tete, она бы так не обрадовалась. Однако Энн этого не знала, поэтому села за инструмент, и целительная музыка полилась с кончиков ее пальцев.
Может показаться странным, учитывая все ее недавние испытания, но больше всего Энн расстроили ее последние слова в буфетной. Она, как упоминал лорд Аффенхем, обладала замечательным чувством юмора, а девушке с чувством юмора неприятно сознавать, что она выдала пошлое и напыщенное клише. Если есть на свете что-нибудь банальнее, думала она, скользя пальцами по клавишам, чем сказать молодому человеку, что не выйдешь за него замуж, даже если он останется последним мужчиной в мире, то ей, Энн, это неизвестно.
И все же, при всей затасканности этих слов, Энн говорила себе, что они как нельзя точнее отражают ее мысли. В том, что касается самого смысла, ей было не в чем себя корить. Она лишь жалела, что не сказала чего-нибудь свежее и оригинальнее, а теперь, даже если ей придет в голову идеальная фраза, будет поздно.
Все эти размышления только усилили ее холодную враждебность, и Джеф едва ли мог выбрать менее удачную минуту, чтобы войти в гостиную. Взгляд, брошенный Энн через плечо, когда отворилась дверь, довольно ясно это показывал. Даже если списать восемьдесят пять процентов на аффенхемовскую систему бухгалтерии, это был вовсе не приветливый взгляд, и Джеф лишь могучим усилием воли продолжил движение вперед.
Он встал рядом с Энн, глядя на нее глазами, в которых, он наделся, мешались раскаяние и любовь.
— Привет, — сказал он. — Играете на пианино? — И тут же, как перед ним Энн, понял, что ляпнул что-то не то. Фраза не была веселой, не была она и раскованной, даже умной не была. Джеф понимал, что мог бы придумать фразу получше.
На вопрос, который он задал, можно было бы ответить одним словом, но, когда вы играете на пианино, и человек, вам неприятный, спрашивает, играете ли вы на пианино, можно продолжить игру, чтобы он убедился сам. Так Энн и поступила, а Джеф еще не придумал остроумную реплику, поэтому разговор заглох сам собой.
В этот самый миг дверь отворилась, и вошла миссис Корк. При виде Джефа глаза ее зажглись суровым огнем. Многие гиппопотамы и антилопы видели этот блеск за миг до того, как попасть в колонку некрологов. Она искала Джефа. И десяти минут не прошло, как Лайонел встретил ее в прихожей и поведал страшную весть.
В речи Лайонела, сбивчивой и очень возбужденной, многое осталось для миссис Корк непонятным. В частности, она так и не уразумела, почему он молчал до сих пор. Однако главная суть, или посылка, была совершенно ясна. Когда миссис Корк заговорила, в ее голосе слышался рык, которого не постыдился бы леопард.