Том 13. Салли и другие
Шрифт:
Монкс Крофтон был прохладным, зеленым и покойным…
— Хорошо, — сказала Салли.
В качестве полноправного поклонника Брюс Кармайл пребывал в растерянности. Он был несколько разочарован и вовсе не потому, что Салли приняла его предложение так сдержанно. Конечно, ему бы хотелось, чтобы она выказала побольше тепла, но с теплом он готов был подождать. Огорчало его упорядоченный ум вот что: только теперь он заметил, что выбрал для своих признаний неудачное время и место. Он принадлежал к ортодоксальной школе и считал, что предложение следует делать при луне и в уединении, а обстановка «Цветника», несмотря
Музыканты заиграли опять, однако не какой-нибудь нежный мотив, которого требует влюбленное сердце. Раздался грубый металлический лязг — оркестр исполнял степ, который заставил бы умолкнуть и самого красноречивого. Танцующие пары раскачивались и сталкивались друг с другом повсюду, насколько хватало глаз; а за спиной у него двое официантов устроились на привал, чтобы подробно разобрать какой-то спорный вопрос, как принято у официантов. Продолжать сцену на должном эмоциональном уровне было невозможно, и Брюс Кармайл начал свою карьеру жениха незатейливым разговором.
— Черт, ну и шум! — сказал он ворчливо.
— Да, — согласилась Салли.
— Так всегда?
— О, да.
— Адский грохот!
— Да.
Живший в мистере Кармайле романтик плакал навзрыд, выслушивая эти уродливые банальности. Много раз мечтая о том, как все это произойдет, он особое место отводил мгновению, когда самый важный вопрос уже задан и в ответ раздалось тихое «да». Он видел, как с горделивой нежностью склоняется к потупившейся возлюбленной и шепчет что-то ей на ушко. Как можно шептать среди этого столпотворения! И одним махом Брюс Кармайл опустился от нежности к раздражению.
— Вы часто сюда приходите?
— Да.
— Зачем?
— Я танцую.
Мистер Кармайл беспомощно занервничал. Сцена, которая могла быть такой романтичной, внезапно напомнила самый первый в его жизни бал. Ему тогда было двадцать, он сидел в углу за пальмой, потный и робкий, и пытался завязать беседу с чудесной нимфой в розовом. Это был один из редких случаев, когда он оказался не на высоте. Он до сих пор помнил, как жал слишком высокий накрахмаленный воротничок и как липко стало шее, когда крахмал начал таять. Вне всяких сомнений, воспоминание было не из приятных, и его коробило, что оно пришло на ум именно в это мгновение, которое должно стать самым счастливым в его жизни. Почти разозлившись, он попытался перейти к более возвышенному стилю.
— Дорогая, — прошептал он, обнаружив, что если подвинуть стул на два фута вправо и наклониться, то вполне можно шептать, — это такое…
— Batti, batti! I presto ravioli hollandaise, — вскричал один из спорящих официантов у него за спиной. По крайней мере, так показалось Брюсу Кармайлу.
— La Donna e mobile spaghetti napoli Tettrazina, — не растерявшись, парировал второй официант.
— … это такое…
— Infanta Isabella lope de Vegas mulligatawny Toronto, — произнес первый официант уже не так уверенно, но все же отважно.
— … такое счастье…
— Funiculi funicula Vincente у Blasco Ibanez vermicelli sul campo delta gloria risotto! [84] — положил конец спору второй официант, и ему была засчитана победа техническим нокаутом.
Брюс Кармайл сдался и угрюмо закурил. Он был раздавлен знакомым каждому из нас чувством, что все идет не так.
Музыка прекратилась. Граждане маленькой Италии исчезли, — вероятно, готовились к вендетте.
84
Совершенно бессмысленный набор слов (исп. и итал.).
— А где ваша компания? — спросил он.
— Компания?
— Ну, люди, с которыми вы пришли, — пояснил мистер Кармайл. Даже сейчас, под гнетом эмоций, он не забыл поинтересоваться этим. В его правильном мире девушки не ходили по ресторанам в одиночку.
— Со мной никого не было.
— Вы пришли одна? — воскликнул Брюс Кармайл в ужасе. И в это мгновение тучный дух дяди Дональда, где-то пропадавший все это время, вернулся и неодобрительно запыхтел сквозь моржовые усы.
— Я здесь работаю, — сказала Салли. Мистер Кармайл содрогнулся.
— Работаете?
— Я танцую, знаете. Я…
Салли замолчала, поскольку ее внезапно заинтересовала сцена, происходившая у столика на другом конце зала. Там стоял рыжеволосый молодой человек крепкого сложения. Он только что подошел к стулу, на котором, пригорюнившись, сидел мистер Реджинальд Крэкнелл. В одной руке он держал корзинку, и из этой корзинки, заглушая гул разговоров, внезапно донесся пронзительный визг. Мистер Крэкнелл вышел из ступора, взял корзинку и поднял крышку. Визг стал громче.
Мистер Крэкнелл встал с корзинкой в руках. Неуверенным шагом и с выражением лица как у человека, который до сих пор питает слабую надежду, он пересек танцплощадку и подошел туда, где сидела мисс Мейбл Хобсон, гордая и неприступная. Мгновение спустя высокомерная леди, оказавшаяся в центре восторженной толпы, прижимала к груди упирающегося пекинеса, а мистер Крэкнелл, как опытный полководец, использовав последнюю возможность, занял стул рядом с ней. Между ними вновь царила истинная любовь.
Рыжеволосый молодой человек не сводил глаз с Салли.
— Танцуете! — воскликнул мистер Кармайл. Из всех присутствующих один лишь он не почтил вниманием развернувшуюся только что драму. Наделенная интересным сюжетом, должной пикантностью, в общем, всеми качествами, которыми должна обладать драма, она тем не менее оставила его равнодушным. Мысли его были далеко. Укоризненная фигура дяди Дональда все еще стояла перед его мысленным взором и никак не хотела уходить. В ушах звучал суровый голос.
Танцовщица! Профессиональная танцовщица из ресторана на Бродвее! Ужасное сомнение змеей закралось в мысли Брюса Кармайла. Что, спрашивал он себя, ему в действительности известно о девушке, которую он попросил стать подругой его жизни? Откуда ему знать, была ли она… Он не мог подобрать точного слова, чтобы передать свои мысли, однако знал, что имеет в виду. Была ли она достойна этого бесценного дара? Да, именно так. Всю свою жизнь он степенно избегал такого рода женщин. Женщин, связанных со сценой. В Лондоне его знакомые по клубу иногда женились на хористках, однако мистер Кармайл, не имея ничего против хористок, когда они находятся там, где положено, то есть по другую сторону рампы, всегда смотрел на таких молодых людей как на парий. Прекрасное безумие, которое привело его с Саут-Одли-Стрит в Нью-Йорк завоевывать Салли, угасло.