Том 14. М-р Моллой и другие
Шрифт:
— Из-за таких субъектов, — продолжала она, — все наши беды. Знаю я вас, акул! Одно слово, тираны. Разрешите сказать…
Тут, как это ни печально, полковник решил ее ударить. Она увернулась, но, убедившись в тщете слов, изменила тактику. Намереваясь вцепиться противнику в ногу, она услышала истерический крик:
— Э-э-ми-ли-и!!!
Голос у Джона был зычный, легких он не жалел. Когда валлийский терьер вот-вот сожрет отца любимой девушки, миндальничать нельзя. Услышав трубный вопль, полковник подпрыгнул и выронил свою бутылку. Та со звоном разбилась, а Эмили, вполне способная внести
Однако Джон не успокоился. Глядя на Уиверна, вы не подумали бы, что у него красивая дочь, но так уж случилось, и Джон робел, как робеет едва ли не всякий при отце красивой дочери.
— Простите, — выговорил он. — Надеюсь, вы не ранены? Потерпевший не ответил, но метнул в него тот взгляд, от которого сержанты никли, как увядшие розы. Потом оба они вошли в аптеку.
— Еще одну, — лаконично сказал полковник.
— Вы уж простите! — сказал Джон.
— Ту я уронил. На меня бросился дикий пес.
— Ради Бога, про…
— Нет, как разрешают водить их по улицам?
— Я вас у-мо-ля…
— И опасно, — закончил полковник, — и противно.
— Так-так, — сказал аптекарь.
Разговор себя исчерпал. Байуотер понял, что не время любовно вывязывать бантики и мгновенно упаковал бутылку. Полковник схватил ее и убежал, а Джон, придержавший для него дверь и не услышавший: «Спасибо», вернулся к прилавку, за табаком.
— Так-так, — сказал Байуотер. — Сию минутку, мистер Джон. Две унции?
С уходом полковника стало полегче. Обретя былую приветливость, аптекарь отсыпал табаку и, разговора ради задерживая сдачу, сказал:
— А полковник-то расстроен.
— Сдачу не дадите? — спросил Джон.
— Очень прискорбный случай.
— Как там сдача?
— Я сразу заметил, что он сам не свой. Что говорить, шок! Только он вошел, я подумал…
Джон не возражал, но поинтересовался сдачей.
— По дочери скучает, — определил аптекарь с лукавой улыбкой. — После такого шока нужен близкий человек. Это и коту ясно.
Джон ушел бы, но как расстанешься с тем, кто говорит о Патрисии? И он придвинулся к прилавку.
— Скоро она будет дома, — сказал Байуотер. — Насколько мне известно, завтра.
— Завтра?!
— Да, мистер Джон. Вчера вернулась из Франции. Канал пересекла без эксцессов. Сейчас находится в Лондоне, отель «Линкольн», Керзон-стрит. Здорова и весела. Завтра приедет трехчасовым поездом.
Джон не удивлялся такой точности. Он знал, что сестра аптекаря служит на почте.
— Завтра… — повторил он.
— Да, сэр. Именно — завтра.
— А сдачу можно? — спросил Джон, торопясь уйти, чтобы обдумать все на воздухе.
— Конечно, теперь ей… — начал аптекарь.
— Сда-ачу!
И Ч. Байуотер, взглянув на него, отсчитал монетки.
Чтобы дойти от аптеки до усадьбы, вы проходите Главную улицу, резко сворачиваете налево, то есть на Ривер-лейн, потом переходите каменный мостик, под которым речка Скерм тихо течет к реке Северн, минуете небольшой, но приятный дом полковника, поднимаетесь по склону, пересекаете луг-другой — и оказываетесь в парке, где виднеются сквозь деревья высокие трубы и красные стены древнего дома Кармоди.
Когда тут не взрывают дубы под носом у военных, место это можно назвать царством покоя. Джон прибавил бы «и очарованья», ибо за четырнадцать лет, прошедших с ее приезда, Пэт пропитала местность своими свойствами. Каждый дюйм был так или иначе с ней связан. На этих пнях она сидела, помахивая ножками в коричневых чулках; под этими деревьями укрывалась от грозы; на эти ворота лазала, на этих лужайках бегала, в эти колючие кусты гоняла его в поисках гнезд, словом — куда ни взгляни, поневоле о ней вспомнишь. Самый воздух сверкал и звенел ее смехом, и даже мысли о том, что смеялась она над ним, Джоном, не могли ни на каплю ухудшить это сказочное царство.
Под деревьями, на полдороге, к нему присоединилась обиженная Эмили, всем своим видом говоря: «Ну, где ты запропастился?». Они пошли вместе и обогнули дом. Джон несколько лет вел хозяйство вместо дяди, а жил над конюшней, в двух комнатках, куда и направился, оставив собачку с шофером по фамилии Болт, который мыл машину.
Там, у себя, он сел в кресло, набил трубку особым табаком, положил ноги на стол и стал смотреть на фотографию. Видел он прелестное личико, которое не смог испортить даже современный фотограф, склонный заволакивать черты сероватым туманом. Чуть раскосые глаза глядели нежно и лукаво, легкая улыбка таила какой-то занятный секрет, нос привлекал тем задором, который дарует чуть вздернутый кончик. Словом, в лице был вызов, был и призыв.
Эту, последнюю, фотографию Пэт подарила три месяца назад, перед отъездом в Лё Тукэ. [74] А теперь она вот-вот вернется…
Джон Кэррол, человек солидный, не менял привязанностей. Он всегда был влюблен в Пэт и не ждал перемены, хотя знал, что надеяться не на что. Когда ей было десять, а ему пятнадцать, она обожала его, как обожают больших мальчиков, которые умеют двигать ушами и не боятся коровы. Однако с тех пор отношение ее изменилось. Она обращалась с ним то ли как нянька с несколько отсталым ребенком, то ли как хозяйка — с приятной, но неуклюжей собакой. Тем не менее он ее любил, а она — возвращалась.
74
Лё Тукэ — курортное местечко на севере Франции. Вудхауз жил в Лё Тукэ с 1934 по 1940 г.
Джон выпрямился в кресле. Думал он медленно, и только сейчас представил, что при этой злосчастной распре они оказались в разных лагерях. Что, если она не захочет с ним знаться?
Содрогнувшись от страха, он решил немедленно что-то сделать — и, в редком припадке ясновидения, понял, что именно. Надо поехать в Лондон, все ей рассказать и отдаться на ее милость. Если она поверит, что он числит дядю среди самых страшных злодеев нынешнего века, может, и обойдется без ссоры.
Когда разум проснулся, удержа ему нет. Джону пришла в голову потрясающая мысль: а почему бы не сделать предложение?