Том 18. Гимназическое. Стихотворения. Коллективное
Шрифт:
К «конкретной» публицистике Чехов относился и позже без всякого предубеждения, советуя, например, Ал. П. Чехову писать о нижегородских купцах. Близкую самому Чехову публицистическую программу находим в его статье 1890 г. «В. А. Бандаков»: «Обладая по природе своей крупным публицистическим талантом, в высшей степени разнообразным, он редко останавливался на отвлеченных богословских темах, предпочитая им вопросы дня и насущные потребности того города и края, в котором он жил и работал; неурожаи, повальные болезни, солдатский набор, открытие нового клуба — ничто не ускользало от его внимания» (Сочинения, т. 16, стр. 244).
Это не значит, однако, что Чехов был теоретиком и практиком заметок «на случай» — даже в его ранней, «осколочной» фельетонистике постоянны обобщения общественного и морально-этического плана, не говоря уж о публицистике поздней. Но и в этой поздней
Суворин был человеком острейшей восприимчивости, огромной любознательности к эпизодам общественной жизни и любопытства к деталям жизни личной. Это очень хорошо видно из его дневника, заполненного самыми разномасштабными сведениями — от высокой европейской политики до великосветских (а сплошь и рядом; совсем не великосветских) слухов и сплетен, из его «Недельных очерков и картинок», сменившихся затем «Письмами к другу», «Маленькими письмами», адресовавшимися им читателям «Нового времени» более трех десятилетий. И в его газете факт, слух, случай всегда ценились высоко. Но это был не сырой материал «Московского листка», «Новостей» или «Петербургской газеты». «То, о чем говорят» препарировалось, обыгрывалось в «Маленькой хронике», «Маленьком фельетоне», обзорах газет и журналов, письмах, подвалах опытнейших, выработавшихся в самой газете журналистов, таких, как В. П. Буренин, Ф. И. Булгаков, А. А. Дьяков (Житель), В. С. Лялин (Петербуржец), К. А. Скальковский, В. К. Петерсен (А-т) и др. И нет никаких сомнений, что Суворин, как рачительный хозяин огромной и хорошо налаженной фирмы, активно побуждал Чехова выносить на газетную полосу те впечатления, мысли по поводу событий культурной и общественной жизни, которыми Чехов делился с ним в бесконечных ночных «вышагиваниях» по его кабинету; не исключено, что Суворин, умевший «создавать газетных людей» (Н. Снессарев. Мираж нового времени. Почти роман. СПб., 1914, стр. 11), имел и более далекие цели. Все материалы такого рода немедленно печатались. Так было, например, с серией известных чеховских заметок, написанных во время пребывания в Петербурге в январе 1893 г. 12 января Чехов присутствует на обеде беллетристов, 13-го — на спектакле в Александринском театре. И уже 14 января в «Новом времени» появляются две его заметки — об обеде и о спектакле. 22 января он — на бенефисе И. А. Мельникова, а 23-го в газете уже напечатано его сообщение об этом бенефисе; 24-го он — в Мариинском театре на концерте оперных артистов Н. Н. и М. И. Фигнер, а на другой день в «Новом времени» можно было прочесть его заметку о супругах Фигнер. Огромный опыт фельетонной работы не прошел даром; статьи писались «залпом» (Письма, т. 3, стр. 41). Тут же, ночью, они шли в набор — в подобных случаях Суворин был очень оперативен [66] .
66
Ср. в письме В. В. Стасова 1898 г.: «Он берет мою статью из моих рук, надписывает на ней карандашом: „набрать на завтра“ и в ту же секунду отправляет в типографию, не только не читая, но даже не заглянув на заглавие» («Исторический архив», 1956, № 3, стр. 126).
Уже эти факты заставляют с особенною внимательностью читать номера «Нового времени», выходившие в те дни, когда Чехов гостил в Петербурге. Это относится, разумеется, и к номерам, появлявшимся не только после их петербургских встреч (так, «Вопрос» был обсужден в московских разговорах 8 октября, а 11-го он уже был напечатан), но безусловно, что когда Чехов жил в петербургской квартире Суворина и были возможны «путешествия ночью в типографию» (Письма, т. 2, стр. 216), условия для «летучей» публицистики были особенно благоприятны.
Атрибутируя чеховские заметки 1893 г., С. Д. Балухатый писал об одной из них: «Тема статьи Чехова не была для него случайной» ( Чеховский сб., стр. 17). Это можно сказать и о прочих темах его поздней публицистики — все они находят давние и недавние параллели в чеховской прозе, переписке, его высказываниях, донесенных до нас памятью
В эти месяцы появилось «Предложение», состоялась премьера водевиля «Медведь», написан новый конец «Калхаса»; Чехов перерабатывает «Иванова» и ведет переговоры о его постановке, помогает Суворину в постановке «Татьяны Репиной», в письмах сообщает о замыслах театральных рецензий, пьес и т. п. Никогда раньше Чехов не был так погружен в театральные дела. И когда в январе 1889 г. Чехов приехал в Петербург, то театр, несомненно, был первейшим предметом разговоров с Сувориным, страстным театралом, к тому же недавно вступившим на стезю драматурга.
Но задавшись целью более конкретного установления тематики этих разговоров (а значит и гипотетических чеховских газетных откликов), необходимо задать вопрос: с какими театрами и актерами Чехов был тогда теснее всего связан?
Прежде всего это театр Ф. А. Корша, в котором в 1887 г. был поставлен «Иванов», а 28 октября 1888 г. — «Медведь», где Чехов бывал на репетициях и дела и положение которого издавна знал более дел любого другого театра. Несложно назвать и имена актеров: это артисты Александринского театра П. М. Свободин и В. Н. Давыдов и актер коршевского театра Н. Н. Соловцов.
Заметки Чехова о театре Корша и П. М. Свободине известны (см. т. 16 Сочинений, стр. 242–243).
В январе — феврале 1889 г. произошли важные события в артистической жизни Соловцова и Давыдова: оба получили по бенефису. И об обоих этих событиях появились заметки в «Новом времени». Есть основания полагать, что чеховская «бенефисная публицистика» должна быть пополнена двумя этими статьями.
Первая — о бенефисе Соловцова — напечатана в номере от 16 января. Во время написания этой заметки (13 или 14 января) в Москве находился Суворин (приехавший на репетиции своей пьесы «Татьяна Репина» в Малом театре 13 января), что уже повышает вероятность печатания Чеховым заметок о событиях, которых он был свидетелем.
5 января 1889 г., когда Суворин был еще в Петербурге, Чехов писал ему: «Напечатайте петитом прилагаемую заметочку. Соловцов просил меня сделать ему рекламу. Я исполнил его желание, но, кажется, так, что он больше уж никогда не попросит». Заметку Суворин немедленно отправил в набор: в номере «Нового времени» от 7 января она уже была опубликована.
Чехов имел основания думать, что Соловцов останется заметкою недоволен — в ней шла речь о репертуаре коршевского театра, о самом же Соловцове, кроме собственно информации о бенефисе, не говорилось ничего (т. 16 Сочинений, стр. 242). Однако и все последующие письма Соловцова Чехову (ГБЛ)переполнены просьбами: уже в этом году он просит для театра М. М. Абрамовой, куда он перешел от Корша, «Лешего» (см. об этом также: М. П. Чехов. Антон Чехов, театр, актеры и «Татьяна Репина». Пг., 1924, стр. 18; Вокруг Чехова, стр. 199–200), позже «в память нашей прежней дружбы и добрых отношений» просит — уже для своего театра — «Чайку», потом — «Три сестры» и т. п. Заметка о бенефисе могла быть продолжением просимой «рекламы».
В новой заметке речь идет уже о самом Соловцове. Но ощутима явная перекличка с главной мыслью предыдущей — в том, что классический репертуар «весьма редко появляется на коршевской сцене». Идею классического репертуара Чехов отстаивал давно. Еще в статье 1882 г. он писал: «Стоит ли в театре Пушкина играть „Гамлета“ или не стоит? не раз слышался вопрос. Этот вопрос праздный. Шекспира должно играть везде» (Сочинения, т. 16, стр. 20). Позже, в «Осколках московской жизни» Чехов, приветствуя цели и задачи Шекспировского общества, опять противопоставляет современный и классический репертуар, говоря, что Общество «дает приют любителям, не удовлетворяющимся русским водевилем и доморощенною драмою» (там же, стр. 81). Пьесы современных драматургов, и, в частности, идущие в театре Корша, Чехов едко высмеивал в статье «Модный эффект» (1886), писал о «психопатических пьесах» в его театре (Письма, т. 3, стр. 60) и т. п.
Мысль обеих заметок о редкости в коршевском репертуаре классических пьес находим в письме, написанном незадолго до того, в октябре 1888 г.: «„Севильский обольститель“ написан стихами, требует специальных декораций и костюмов и, во всяком случае, не 2–3 репетиций, а больше; поэтому Коршу он не ко двору. У него в ходу легкие пьесы водевильного свойства» (А. Н. Маслову-Бежецкому. — Письма, т. 3, стр. 20). Об отсутствии у Корша хороших костюмов и декораций Чехов еще не раз упомянет в письмах этого года.