Том 2. 1960-1962
Шрифт:
— Спасибо.
— Я не хотел тебя обидеть,— сказал Дауге.— Но мне показалось, что ты хочешь обидеть нас. Широта взглядов… Какая у вас может быть широта взглядов?
Она допила свой бокал.
— Ты. очень красиво говоришь сегодня,— заметила она, недобро усмехаясь,— все так мило объясняешь. Тогда будь добр, объясни мне, пожалуйста, еще одну вещь. Всю жизнь ты работал. Всю жизнь ты развивал свой разум, перешагивал через простые мирские удовольствия.
— Я никогда не перешагивал через мирские удовольствия,— сказал Дауге.— Я даже был изрядным шалопаем.
—
— Конечно, я,— сказал Дауге.
Она откровенно оглядела его и засмеялась.
— Нет,— сказала она.— Я! В худшем случае мы оба одинаково несчастны. Бездарная кукушка — так меня, кажется, называет Володя? — или трудолюбивый муравей — конец один: старость, одиночество, пустота. Я ничего не приобрела, а ты все потерял. В чем же разница?
— Спроси у Гриши Быкова,— спокойно сказал Дауге.
— О, эти — Она пренебрежительно махнула рукой.— Я знаю, что скажут они. Нет, меня интересует, что скажешь ты! И не сейчас, когда солнце и люди вокруг, а ночью, когда бессонница, и твои осточертевшие талмуды, и ненужные камни с ненужных планет, и молчащий телефон, и ничего, ничего впереди.
— Да, это бывает,— сказал Дауге.— Это бывает со всеми.
Он вдруг представил себе все это — и молчащий телефон, и ничего впереди,— но только не талмуды и камни, а флаконы с косметикой, мертвый блеск золотых украшений и беспощадное зеркало. «Я свинья,— с раскаянием подумал он. —Самоуверенная и равнодушная свинья. Ведь она просит о помощи!»
— Ты разрешишь мне прийти к тебе сегодня? — сказал он.
— Нет.— Она поднялась.— У меня сегодня гости.
Дауге отодвинул нетронутый бокал и тоже поднялся. Она взяла его под руку, и они вышли в вестибюль. Дауге изо всех сил старался не хромать.
— Куда ты сейчас? — спросил он.
Она остановилась перед зеркалом и поправила волосы, которые совершенно не нужно было поправлять.
— Куда? — переспросила она.— Куда–нибудь. Ведь мне еще не пятьдесят и мой мир принадлежит пока мне.
Они спустились по белой лестнице на залитую солнцем площадь.
— Я мог бы тебя подвезти,— сказал Дауге.
— Спасибо, у меня своя машина.
Он неторопливо натянул шлем, проверил, не дует ли в уши, и застегнул плащ.
– Прощай, старичок,— сказала она.
— Прощай,— сказал он, ласково улыбаясь.— Извини, если я говорил жестоко… Ты мне очень помогла сегодня.
Она непонимающе взглянула на него, пожала плечами, улыбнулась и пошла к своей машине. Дауге смотрел, как она идет, покачивая бедрами, удивительно стройная, гордая и жалкая. У нее была великолепная походка, и она была все–таки еще хороша, изумительно хороша. Ее провожали глазами. Троица каких–то модных парней с рыжими бакенбардами уперлась в нее нахальными глазами. Дауге подумал с тоскливой злобой: «Вот. Вот и вся ее жизнь. Затянуть телеса в дорогое и красивое и привлекать взоры. И много их, и живучи же они».
Когда он подошел к машине, Гриша Быков сидел, упершись коленями в
Дауге залез в машину, выключил приемник и некоторое время сидел молча. Гриша отложил книгу и завел мотор. Дауге сказал, глядя перед собой:
— Жизнь дает человеку три радости, тезка. Друга, любовь и работу. Каждая из этих радостей отдельно уже стоит многого. Но как редко они собираются вместе!
— Без любви, конечно, обойтись можно,— вдумчиво сказал Гриша.
Дауге мельком взглянул на него.
— Да, можно,— согласился он.— Но это значит, что одной радостью будет меньше, а их всего три.
Гриша промолчал. Ему казалось нечестным ввязываться в спор, безнадежный для противника.
— В институт,— сказал Дауге,— и постарайся успеть к часу. Не опоздаем?
— Нет, я быстро. Машина выехала на шоссе.
— Дядя Гриша, вам не дует? — спросил Гриша Быков. Дауге повел носом и сказал:
— Да, брат. Давай–ка поднимем стекла.
1. МИРЗА–ЧАРЛЕ.
РУССКИЙ МАЛЬЧИК
Дежурная по пассажирским перевозкам очень сочувствовала Юре Бородину. Она ничем не могла помочь. Регулярного пассажирского сообщения с системой Сатурна не существовало. Не существовало еще даже регулярного грузового сообщения. Грузовики–автоматы отправлялись туда два–три раза в год, а пилотируемые корабли — и того реже. Дежурная дважды посылала запрос электронному диспетчеру, перелистала какой–то толстый справочник, несколько раз звонила кому–то, но все было напрасно. Наверное, у Юры был очень несчастный вид, потому что напоследок она сказала с жалостью:
— Не надо так огорчаться, голубчик. Очень уж далекая планета. И зачем вам надо так далеко?
— Я от ребят отстал,— расстроенно сказал Юра.— Спасибо вам большое. Я пойду. Может быть, еще где–нибудь…
Он повернулся и пошел к выходу, опустив голову, глядя на стертый пластмассовый пол под ногами.
— Постойте, голубчик,— окликнула его дежурная. Юра сейчас же повернулся и пошел обратно.— Понимаете, голубчик,— сказала дежурная нерешительно,— случаются еще иногда специальные рейсы.
— Правда? — с надеждой сказал Юра.
— Да. Но сведения о них в наше управление не поступают.
— А меня могут взять в специальный рейс? — спросил Юра.
– Не знаю, голубчик. Я даже не знаю, где об этом можно узнать. Возможно, у начальника ракетодрома? — Она вопросительно посмотрела на Юру.
— К начальнику, наверное, не пробиться,— уныло сказал Юра.
— А вы попробуйте.
— Спасибо,— сказал Юра.— До свидания. Я попробую.
Он вышел из управления перевозок и огляделся. Справа над зелеными купами деревьев поднималось в жаркое белесое небо здание гостиницы. Слева нестерпимо блестел на солнце исполинский стеклянный купол. Этот купол Юра увидел еще с аэродрома. С аэродрома только и видно было, что этот купол и золотой шпиль гостиницы. Юра, конечно, спросил, что это такое, и ему коротко ответили: «СЭУК». Что такое СЭУК, Юра не знал.