Том 2. Два брата. Василий Иванович
Шрифт:
— На четверку! — раздалась команда.
— На четверку! — повторил боцман.
А между тем Антонов, вестовой Василия Ивановича, уже несколько раз выглядывал из входного люка, показывая свою коротко остриженную белобрысую голову и не решаясь доложить Василию Ивановичу, что пора ему пить чай. За хлопотами сегодняшнего утра Василий Иванович, казалось, и забыл, что еще не выпил своих обычных двух стаканов и не выкурил после них толстой, объемистой папиросы, и Антонов решил напомнить об этом своему барину.
— Тебе что? —
— Чай, ваше благородие, готов…
Василий Иванович махнул головой, и белобрысая голова Антонова скрылась.
— Шлюпка готова, Василий Иванович! — доложил вахтенный офицер.
Василий Иванович отвалил от борта и объехал кругом, оглядывая клипер, стоя в шлюпке. Боцман Щукин то и дело перебегал с места на место, следя с клипера за старшим офицером.
Через пять минут Василий Иванович уже был на палубе и говорил Щукину:
— Фор-брам-штаг чуть-чуть ослаб… Вытянуть!
— Есть, ваше благородие…
— Да погиби, знаешь ли, нет настоящей у фор-брам-стеньги… Надо подать чуточку…
— Слушаю-с…
— Больше ничего, кажется… Работ сегодня никаких… Пусть команда отдыхает, а завтра повахтенно на берег.
— Есть! — еще громче и веселее отвечает боцман, оживляясь при мысли об удовольствии напиться на берегу, по обыкновению до бесчувствия.
— Да ты, Щукин, знаешь ли, повоздержись! — конфиденциально замечает Василий Иванович, хорошо знавший слабость старого служаки. — Боцман, а как съедешь на берег, напиваешься хуже стельки!..
— Постараюсь, ваше благородие! — тихо и нерешительно промолвил Щукин.
— Хоть на этот раз постарайся… Не очень пей! — говорит Василий Иванович более для очистки совести, зная тщету стараний боцмана, и опускается, наконец, в кают-компанию пить чай и вздохнуть после тревог и забот сегодняшнего утра.
Капитанский вельбот и катер с офицерами давно уж отвалили от борта, а Василий Иванович все еще сидит на своем обычном месте, на диване, в опустевшей кают-компании, отпивая медленными глотками второй стакан чаю и дымя папироской. Делать Василию Ивановичу было решительно нечего; капитан просил дать отдых команде и никаких учений не производить; приводить в порядок ничего не оставалось — все было в порядке; распоряжения насчет будущих работ были сделаны, так что Василию Ивановичу поневоле приходилось благодушествовать, стараясь как-нибудь убить время до полудня, когда подадут обед, и затем уж можно будет вздремнуть часок-другой…
Василий Иванович выкуривал папиросу за папиросой, мечтал о том, как он проведет вечер на берегу, и по временам издавал какие-то неопределенные звуки томления от жары, вытирая вспотевшее, раскрасневшееся лицо… Второй стакан допит, четвертая папироса докурена, вопрос об ужине на берегу
— Прикажете, ваше благородие, еще чаю?
— Жарко, братец…
— Точно так, ваше благородие… Настоящее пекло!
— А чай есть?
— Целый чайник…
— Ну, дай, пожалуй, — лениво говорит Василий Иванович.
Вестовой исчезает и через минуту приносит стакан горячего чаю и лимон.
— Портсигарник пожалуйте, ваше благородие, папирос наложить! — говорит Антонов.
Василий Иванович отдает свой объемистый серебряный портсигар и, по возвращении вестового, спрашивает:
— На берег небось хочешь, Антонов?
Белобрысое, скуластое, простодушное лицо молодого вестового ухмыляется.
— Любопытно, ваше благородие!
— Любопытно?.. Что ж тебе любопытно? — допрашивает Василий Иванович и сам невольно улыбается, глядя на своего любимца вестового.
— Все, ваше благородие… Очинно красивая сторона… И опять же, ваше благородие, народ! — прибавил Антонов и снова фыркнул.
— А что?
— Смеху подобно: голые почти что шляются. Сичас вот с пельсинами приезжал на шлюпчонке один — как мать родила… Лопочет, подлец, по-своему, сперва и не понять… Одначе ребята наши поняли и говорили как следует с эстим самым арапчонком…
— Говорили? — смеется Василий Иванович. — По-каковски же говорила матрозня?..
— А не могу знать, ваше благородие, но только друг дружку поняли и торговались… Арапчонок смеется, и наши смеются. Сказывают: нехристь, ваше благородие?
— Да, своя, брат, вера у них! — замечает Василий Иванович и прибавляет: — Завтра, Антонов, можешь ехать на берег!
— Слушаю, ваше благородие!
— А денег что ж не берешь?.. Разве не нужно?
— Никак нет. У меня есть доллер на гулянку. А вот хотел я было, ваше благородие, просить…
Антонов остановился, переступая с ноги на ногу и теребя двумя пальцами штанину.
— Что тебе?
— Платок бы мне нужно, ваше благородие… Так уж выберите какой профорсистей, ваше благородие…
— Платок?.. Зачем тебе платок? — удивился Василий Иванович.
— Бабе моей, ваше благородие, — говорит Антонов, краснея, и пуще теребит штанину, словно бы стыдясь обнаружить свои чувства к жене, для которой он прикопил уж немало подарков при любезном посредстве Василия Ивановича.