Том 2. Два брата. Василий Иванович

Станюкович Константин Михайлович

Нина Сергеевна продолжала болтать и смеяться — и вдруг смолкла. Смех оборвался неожиданно, точно лопнувшая струна.

Вязников взглянул на молодую женщину и был поражен внезапной переменой. Та ли это Нина, только за секунду перед тем веселая, сияющая, смеющаяся?

Она вся как-то притихла, как притихают дети после долгого веселья. Тоской и утомлением дышали ее черты. Она медленно прислонилась к спинке, откинула вуалетку, и сквозь белый газ — показалось Николаю — блеснула слеза в ее глазах.

Николай молчал, не смея нарушить торжественности ее настроения и проникаясь участием. Молчала

и Нина. Сбоку шла оживленная беседа Смирновой с известным сельским хозяином.

— Рассказывайте же что-нибудь! — наконец проговорила Нина.

— Что рассказывать?

— Что-нибудь веселое!..

— Вам трудно угодить… Странная вы женщина, Нина Сергеевна, — вот все, что я могу сказать!

— Это я и без вас знаю.

— Такие резкие переходы!.. Сию минуту смеялись, а теперь…

— Перестала смеяться? Нервы!

— Нервы — только?

— Разумеется. У нас, у женщин, все нервы. Вы так и запишите в свою записную книжку: нервы и нервы! — прибавила она с иронией в голосе. — У вас, как у, литератора, верно, есть записная книжка. Я думаю, много глупостей вы в нее записываете!..

— У меня нет записной книжки.

— Нет?.. У всех литераторов есть; по крайней мере они уверяют. А может быть, лгут, чтобы пугать провинциальных дам и барышень, благоговеющих перед литераторами!..

Она помолчала и через несколько времени сказала:

— Признайтесь, вам очень бы хотелось знать, отчего это такая перемена? Смеялась, злословила и вдруг сделалась серьезна. Может быть, воображение ваше и слезу на моих глазах представило.

— Я и без воображения видел слезы! — прошептал Николай.

— Ну, и поздравляю вас, если видели! — резко оборвала Нина. — А положение очень интересное, не правда ли? Сад, «темнолиственных кленов аллея» ^* , под развесистым дубом скамейка, вдали звуки из «Фауста» ^* , хоть и скверные звуки, но можно вообразить, что прекрасные, и хорошенькая — не будем, молодой человек, лицемерны! — хорошенькая женщина поверяет тайны своего сердца благородному, сочувствующему и тоже — будем справедливы! — красивому молодому человеку. Хоть и старо, а все-таки чувствительно! Сознайтесь, что вы любопытны не менее нас и не прочь узнать, что происходит с женщиной… конечно, если женщина не похожа вон на эту даму! — прибавила она насмешливо, указывая на очень некрасивую барыню, проходившую мимо.

— Я и так знаю!

— Что вы знаете? — как-то презрительно протянула Нина. — Ничего вы не знаете.

— Разрешаете сказать? — насмешливо проговорил Николай.

— Говорите! — равнодушно протянула Нина. — Впрочем, постойте, лучше не говорите, Николай Иванович! Не разочаровывайте меня хоть сегодня! Пусть я останусь в приятном заблуждении, что вы не похожи на… на Горлицына. Ведь я наперед знаю, что вы скажете.

— Что я скажу?

— И вы сознаетесь?

— Даю слово!

— Ах, то, что вы скажете, мне столько раз повторяли ваши развитые люди, которые бывают в обществе, что я наизусть выучила эти слова! Вы скажете, что я неудовлетворена оттого, что ничего не делаю, не имею в жизни высокой цели, не открываю школ, не записываюсь в филантропки, не… мало ли каких умных

вещей не делаю, что я скучающая, блазированная ^* аристократка, — хотя, заметьте на всякий случай, Николай Иванович, я не имею чести быть аристократкой по рождению, пусть мама и отрицает это, — что меня тешит внешний блеск, что я кокетка, что… ну, мало ли еще что… Но что натура моя, прекрасная натура, противодействует плодам моего воспитания, и отсюда — разлад, отсюда неровность, нервность, тревога, неудовлетворенность… Стоит только читать умные книги, беседовать с серьезными людьми, выйти, пожалуй, замуж за какого-нибудь развитого, порядочного человека, воспитывать по всем правилам будущих граждан, не забывая, однако, быть ревностным членом какого-нибудь дамского кружка, посещать приют, где пригреты, обуты, напоены и накормлены пятнадцать прелестных беспризорных малюток, устраивать журфиксы, на которых был бы живой обмен мыслей, и тогда… тогда, — с какой-то злостью в голосе прибавила Нина Сергеевна, — тогда я стану во всех отношениях счастливой женщиной, буду примерной женой, прекрасной матерью и превосходной гражданкой… Пощадите хоть вы, Николай Иванович. Неужели и вы, несмотря на свою молодость, хотите говорить такие пошлости?.. Не говорите их лучше!

— Честное слово, вы ошибаетесь, Нина Сергеевна. Ничего подобного у меня не было в мысли. Я не то хотел сказать.

— Не то? — проговорила она, поднимаясь. — Так что же?.. Пойдемте походим, — прибавила Нина. — Мы, мама, скоро вернемся! Надоело сидеть! — сказала она.

— Скорей возвращайтесь. Уж поздно, пора и домой, Нина.

— Мы недолго… Так что ж вы хотели сказать? — спрашивала Нина Сергеевна, идя под руку с Николаем. — Это начинает меня интриговать. Вы разогнали мою скуку.

— Говорить ли?

— Вы должны теперь сказать! — повелительно произнесла она. — Говорите!

— Вы любите! — прошептал Николай.

Рука Нины Сергеевны как будто дрогнула. Она засмеялась, но смех звучал как-то фальшиво.

— Вот глупости!.. Нечего сказать — открыли секрет. Выдумайте что-нибудь похитрее! Не знаете ли, кого?.. Не вас ли?.. — произнесла она с явной насмешкой в голосе.

— Стою ли я такой чести!.. Помилуйте! Со мной можно от деревенской скуки пококетничать, и за то спасибо.

— Не сердитесь… Ну да, я кокетничала… Простите! — вдруг кротко сказала она.

Николая тронул этот кроткий тон.

— За что сердиться? Помните, вы сами говорили, что мне полезно изучать людей?..

— Серьезного ведь ничего не было?

— Ни малейшей опасности!

— Вот видите, значит, и не сердитесь!

Она помолчала и снова спросила:

— Так, по-вашему, я люблю и, верно, безнадежно?

— Любите, а безнадежно — едва ли.

— И уж если вы такой волшебник, то не отгадаете ли, кого?

— Тут мое волшебство кончается.

— Кончается? А я думала, что вы, как настоящий волшебник, скажете и имя моего рыцаря, — поддразнила Нина Сергеевна.

— Вот имени рыцаря-то я и не знаю!.. — отвечал Николай.

«То-то бы ты удивилась, если б я сказал», — улыбнулся он.

— Итак, заблуждение ваше насчет меня не поколеблено?

— Нет. Каюсь перед вами, что нет!