Том 2. Марш тридцатого года
Шрифт:
— Ты лучше скажи, как ты будешь дальше?
— Я хотел бы работать. Хотя… нравственное право я имею и на отдых — годичный отпуск. Только нельзя: вы работаете, а я тут отдыхающий. Работу я найду, мне уже и обещали, Семен Максимович.
Василиса Петровна до сих пор сидела тихо, сложив руки на коленях, опустив глаза, только слабые движения сомкнутых губ выдавали одобрение или осуждение, которое она чувствовала по отношению к тому или другому оратору. Но сейчас она подняла глаза на мужа и заговорила негромко,
— Нет, Семен Максимович, нельзя так делать, нехорошо. Человек он одинокий, трудолюбивый, аккуратный. Он целый день работает. Я только и отдыхать стала, когда он пришел к нам. Он меня отдыхать укладывает после обеда. А когда я после обеда отдыхала? Он хороший человек и не жадный. А что у него деньги, так чем же он виноват? Он будет есть то, что и мы едим. Сала, конечно, не нужно покупать, зачем покупать сало?
Василиса Петровна замолчала, задумалась над своей речью и все продолжала покачиваться в такт своим мыслям: Алеша решительно поднялся, взял со стола пачку денег:
— Идем сюда, капитан! Степан, пожалуйте!
С холодной, хотя и иронической вежливостью он пропустил мимо себя измятого событиями, торопливого капитана и расплывшуюся в улыбке фигуру Степана. Вошел за ними в чистую комнату и плотно прикрыл дверь. Семен Максимович проводил их искрящимся взглядом и кивнул вдогонку:
— Опекуны! Опекуны-то!
Василиса Петровна бросила на мужа быстрый благодарный взгляд и начала убирать со стола.
25
Маруся вошла в кухню, улыбнулась, шепнула подруге:
— Закрывай дверь-то, Варюша, не выстуживай хату.
Потом обратилась к Василисе Петровне, кивнула головой, аккуратно повязанной светло-коричневым платком:
— Здравствуйте, тетенька!
Василиса Петровна поклонилась им:
— Здравствуйте. Варюша одна, а другую как звать?
Черные глаза стрельнули на капитана, месившего тесто на столе:
— Сейчас же насмехаться будут. А сами хлеб месют, как будто женщина. Марусей меня звать.
Капитан повернул к ней голову:
— Ничего нет смешного. Маруся — хорошее имя. Капитан бросил тесто, расставил руки, измазанные мукой; Маруся поспешила сама рассказать:
— Ваш сынок Алеша говорит: по глазам видно, что Маруся. Разве видно, тетенька?
— Верно. Посмотрите, Василиса Петровна, правда же видно по глазам.
Василиса Петровна улыбнулась, прямые ее бровки сдвинулись играючи:
— Дай-ка гляну.
Она внимательно рассмотрела черные брови и лукавую пропасть черных зрачков:
— Красивые у тебя глаза, и видно: Маруся!
Варюша широко открыла рот, засмеялась громко. Маруся склонила набок вбок голову перед Василий Петровной:
— Ой, и они за ними! Веселые все
Из чистой комнат выглянул раньше Степан, поднял брови к самым волосам и губы сложил в трубочку, будто свистеть собрался, пропел удивленно:
— Алеша, погляди, какие к нам девчата красивые пришли?
— Сам ты такой красивый: рыжая борода, и чегой-то тебе ее повыщипывали.
— Да я ее сейчас срежу, милые девушки! Еще чего не нравится, могу тоже срезать, ухо например!
Но девушки увидели Алешу, бросили Степана. Маруся заговорила громко:
— Товарищ Теплов, к тебе пришли, принимай в Красную гвардию.
Степан шлепнулся на табуретку и открыл рот, у Василисы Петровны даже глаз зачесался; капитан, как погрузил руки в тесто, так и остался. Девушки заметили общее удивление, Маруся что-то хотела сказать, но не успела: крик поднялся в хате. Степан вскочил с табуретки и закричал громе всех, капитан что-то прохрипел протестующе, и Василиса Петровна произнесла какие-то слова. Только крик Степана оказался сверху:
— Ха! В Красную гвардию! Да что вы, девчата, белены объелись?
Алеша вытащил из кармана наган:
— Держи, Маруся, револьвер!
Глаза Маруси вспыхнули пожаром. Она жадной рукой ухватила рукоятку револьвера, дуло его само направилось в Степана. Степан вдруг сделался деловым, метнулся даже в сторону:
— Да что ты делаешь, Алексей! Да разве можно бабе…
Капитан тоже:
— Алексей Семенович, какие шутки с оружием!
Одна Василиса Петровна смотрела на всю эту историю с интересом, смеялась открыто и молодо:
— Молодцы, девчата! Поступайте в Красную гвардию!
Алеша обнял мать за плечи:
— Вот кто понимает дело — это мама! У девушек душа горячая, рабочая, а винтовка и у них стрелять будет.
Степан вытаращил глаза:
— Да отними ты у нее наган, Алексей! Смотри, она в мамашу направила!
Маруся ответила звонким, как будто даже новым голосом, в котором уже не было ни девичьего смущения, ни девичьей легкой шутки.
— Ты солдат, не егози тама, в кого стрелять нужно! Чегой-то думаешь, ты один тут все понимаешь. Скажи, какой ты такой, военный. Я и без тебя знаю, в кого стрелять. Привыкли на бабу с крыши смотреть, эксплуататоры!
Степан смущенно затоптался перед Марусей:
— Девушка милая, я с тобой кругом в согласии. Отдай только наган, честью тебя прошу.
— Отдать, что ли, ему?
— Так, — сказал Алеша. — Ты хорошо говоришь, Маруся, дело говоришь. А только револьвер не заряжен.
Варя снова захохотала громко. Маруся прищурилась на Степана:
— А еще военный! Испужался, как малый ребенок.
Алеша взял из рук Маруси револьвер, обернулся к Степану:
— Товарищ Колдунов!