Том 2. Пьесы 1856-1861
Шрифт:
Оленька. Даже очень довольна-с.
Татьяна Никоновна. Только все-таки помни ты, что ежели я замечу…
Оленька. Так убьете. Я уж слышала.
Татьяна Никоновна. Да, и убью.
Оленька. Ну, хорошо, так и будем ожидать. ( Взглянув в окно.) Ну, радуйтесь! Теперь вам новостей на неделю будет.
Татьяна Никоновна. А что?
Оленька. Пульхерия Андревна идет.
Татьяна Никоновна. Это наш телеграф; нам газет не нужно получать. А ведь
Пульхерия Андревна входит.
Те же и Пульхерия Андревна.
Пульхерия Андревна. Здравствуйте, здравствуйте! Сейчас нашу трактирщицу встретила, идет такая разряженная, платье новое. Я таки довольно долго ей вслед посмотрела. К чему, думаю, к чему!.. Муж-то вон уж задолжал много, говорят. Ну, как поживаете? Иду мимо, думаю: как не зайти? ну и зашла.
Татьяна Никоновна. Садитесь! Что новенького?
Пульхерия Андревна. Какие у нас новости, в нашей глуши! С тоски пропадешь; словечка перемолвить не с кем.
Татьяна Никоновна. Уж вам еще новостей не знать, так кому же! Знакомство у вас большое.
Пульхерия Андревна. Да помилуйте, какое знакомство? Народ все грубый, обращения никакого не знает; не то чтобы что-нибудь любопытное сказать, а норовят всё, как бы тебя обидеть, особенно купечество. Я даже со многими перессорилась теперь за их обращение. Вот хотя бы сейчас; зашла я к соседям, они приданое шьют, старшую дочь выдают. Отдают-то за лавочника, а приданое сделали графское, ну смех, да и только. Вот, говорю: «Не родись умен, не родись пригож, а родись счастлив; с нечесаной-то бородой да какое приданое возьмет». Так кабы вы посмотрели, как они все накинулись на меня, а особенно старуха, — она у них пренасмешница и преругательнииа, да еще какую-то злобу к нашему благородному сословию имеет. Уж чего-чего она не прибрала! Да все в насмешку, словами непристойными, да все с рифмой. Я просто со стыда сгорела, насилу выкатилась. Знаете сами, я не люблю, когда со мной дурно обращаются; я хочу себя поддержать, как прилично благородной даме. А если мне позволить всякому наступить мне на ногу, я должна буду тогда свое звание уронить.
Татьяна Никоновна. Ну, конечно, что за оказия ронять себя!
Пульхерия Андревна. Я вам скажу, что во мне гордости даже очень много. Я и в порок этого себе не ставлю, потому что моя гордость благородная. Против себе равных у меня нет гордости, а против таких людей, которые, при всем их необразовании, превозносятся своим богатством, я всегда стараюсь показать, что я много выше их.
Татьяна Никоновна. Супруг ваш здоров ли?
Пульхерия Андревна. Ах, помилуйте, что ему делается! Деревянный человек, сами знаете, чувств не имеет; значит, что же его может тревожить в жизни? Только толстеет. Наградил бог муженьком, уж нечего сказать!
Татьяна Никоновна. Ну, вам грех на мужа жаловаться, он у вас добышник хороший.
Пульхерия Андревна. Оно так, Татьяна Никоновна, только он по характеру мне совсем не пара; у меня характер легкий, увлекательный,
Татьяна Никоновна. Сохрани господи!
Пульхерия Андревна. У нас хоть по крайней мере этого нет. А у Чепчуговых вчера история-то вышла: мне кухарка их сегодня на рынке сказывала, — вот так уж комедия!
Татьяна Никоновна. Что же такое?
Пульхерия Андревна. Сила-то, что ли, у ней не берет, так она какую же штуку придумала: взяла да мужу вареньем и лицо и бороду и вымазала. Насилу отмыли. Ну, скажите, на что это похоже!
Татьяна Никоновна. Хорошего немного.
Пульхерия Андревна. Вот так-то нынче жены-то с мужьями живут, Татьяна Никоновна, а всё люди женятся. Да еще на ком женятся-то! Норовят всё выше себя взять. Вот сейчас была я у Васютиных.
Оленька прислушивается.
Татьяна Никоновна. У каких это Васютиных?
Пульхерия Андревна. Как это вы не знаете! Да вот Ольга Ивановна его знает.
Оленька. А мне почем знать?
Пульхерия Андревна. Полноте, полноте! Еще вы были в магазине, так он к вашей хозяйке ходил.
Оленька. Это белокурый такой, что ли?
Пульхерия Андревна. Да, да! Я очень хорошо знаю, что вы его знаете.
Татьяна Никоновна( взглянув на дочь). Так что же такое у Васютиных-то? Расскажите.
Пульхерия Андревна. Нет, я к тому говорю, Татьяна Никоновна, как люди возмечтать-то вдруг могут о себе! Ну, положим, что им счастье, да что же уж так возноситься-то! К чему это?
Татьяна Никоновна. Да какое же им счастье-то?
Пульхерия Андревна. Да такое же и счастье, что сыну невесту нашли, и с крестьянами, видите ли, и образованную; а и крестьян-то всего тринадцать душ. Вот я и говорю, Татьяна Никоновна, как люди-то не умеют себя вести. Вы бы посмотрели только, что с старухой-то делается. Так нос подняла, что и глядеть ни на кого не хочет. Я тоже не захотела себя перед ней унизить. Мы с ней в одинаковом чине; с чего же она взяла важничать передо мной? Ну, я и ограничила ее, сколько могла. Так это, изволите ли видеть, ей не понравилось; такую подняла историю, что я даже думаю совсем оставить это знакомство. Хоть мне и не хотелось с ней ссориться, ну да что делать? язык мой — враг мой.
Оленька, видимо потревоженная, надевает шляпку и мантилью.
Татьяна Никоновна. Куда ты?
Оленька. Я, маменька, сейчас приду; мне нужно. ( Уходит.)
Пульхерия Андревна и Татьяна Никоновна.
Татьяна Никоновна. Что это с ней сделалось? Она как будто плачет.
Пульхерия Андревна. Знаю я. все знаю; мне только при ней говорить-то не хотелось. А вы вот ничего не знаете, а еще мать! А я думала, что вам все известно, а то бы давно сказала.