Том 2. Повести и рассказы
Шрифт:
— Ну, ну, пустяки какие! Выпьете стаканчик портеру и пойдете. За ваше здоровье!
Они чокнулись втроем и выпили. Андрей Иванович сейчас же снова налил стаканы.
— Что это, никак у тебя новая палка? — обратился он к Ляхову. — С обновочкой! Покажи-ка!
— Палочка, брат… сенаторская! — с гордостью ответил Ляхов. Он поднял палку, с силою махнул ею в воздухе. Палка была крепкая и гладкая, с массивной головкой, вся из черного дерева.
Андрею Ивановичу она очень понравилась; он любил хорошие вещи.
— Хороша палочка! Дай, поправлюсь немножко, обязательно заведу
«Муравейчик» — молодой переплетный подмастерье Картавцов — торопливо проходил через комнату, держа под мышкой две бутылки пива.
— Не могу, Андрей Иванович, гости дома, — ответил он поспешно.
Андрей Иванович, смеясь, оглядывал приземистую фигуру Картавцова с выгнутыми ногами и круглой стриженой головой на короткой шее.
— Ну, ну, какие там гости, все ты врешь! «Гости»!.. Кто же для гостей две бутылки ставит?.. Придет он домой, — обратился Андрей Иванович к Арсеньеву, — запрутся вдвоем с женою и выпьют пиво, вот им и праздник!
— Ей-богу, Андрей Иванович, тетка из Твери приехала, — скороговоркой произнес Картавцов и поспешил к выходу, переваливаясь на ходу и шевеля лопатками.
Ляхов вдогонку крикнул:
— Ты бы для тетки-то на третью бутылку раскошелился!
— Ей-богу, чудачок! — засмеялся Андрей Иванович, обратившись к Арсентьеву. — Я его Муравейчиком называю. Никогда ни копейки не поставит на угощение! Работает, работает, суетится, — в субботу всю получку домой несет. Жена у него такая же — коротенькая, крепкая, тоже у нас работает в мастерской… Принесут домой деньги — считают, рассчитывают: это вот на керосин, это на сахар, это в сберегательную кассу… Настоящие немцы! Кто заболеет из товарищей или помрет, — подойдешь к нему с подписным листом… «Я… я потом!» — и убежит; а потом в самом конце листа мелко-мелко напишет: «Григорий Картавцов — десять копеек»… Вот Васька, он у нас молодчина! — сказал Андрей Иванович и хлопнул Ляхова по коленке. — Ни над чем для товарища не задумается… Будь здоров, Васька! За товарищество!
Они выпили уже по четыре стакана. У Андрея Ивановича слегка затуманилось в голове и на душе стало тепло. Он с довольной улыбкой оглядывал посетителей, и все казались ему приятными и симпатичными.
В дверях показался невысокий, худощавый человек с испитым, развязным лицом и рыжеватыми, торчащими усами; картуз у него был на затылке, пальто внакидку; под мышкой он держал цитру в холщовом мешке. Вошедший остановился на пороге и, посвистывая сквозь зубы, оглядел комнату.
— Сенька! — окликнул его Андрей Иванович. — Иди скорее к нам! Вот нам кого не хватало! Иди, садись!.. Это, господа, Захаров, бывший переплетчик. Он нам такую музыку изобразит на цитре! И сыграет, и споет — все вместе… Голубчик, как я рад! Садись! — повторял Андрей Иванович и тряс руку Захарова.
Захаров положил мешок под стул, сел и уперся руками в колени. Ляхов встрепенулся и щелкнул пальцами.
— Эге! На цитре играете? Тащите цитру!
— Да неохота чтой-то играть, — ответил Захаров и предупредительно принял из рук Андрея Ивановича стакан портера.
— Ну, неохота! Всячески ты же нам должен сыграть… Пей, пей раньше!
Андрей Иванович ужасно обрадовался Захарову: это был тот самый «оборванец», которому Андрей Иванович подарил пальто и который, по уверению Александры Михайловны, обязательно должен был его пропить; между тем пальто было на нем.
— Чего там — «неохота»!.. Валяй!..
Ляхов вытаращил глаза и, размахивая рукою, запел басом:
Давно готова лодка, Давно я жду тебя…Захаров отнекивался. Только после долгих упрашиваний он вынул цитру и, разложив на столе, стал настраивать. Арсентьев, солидно опершись на зонтик, брезгливо оглядывал его отрепанный пиджачишко и дырявые штиблеты.
Захаров взял несколько аккордов, тряхнул волосами, закинул голову и запел тонким, очень громким фальцетом:
Смотря на луч пурпурного заката, Стояли мы на берегу Невы…Взгляды присутствующих обратились на него. Захаров пел с чувствительным дрожанием и медленно поводил закинутою головою. Подошел отставной чиновник, худой, с жидкой бородкою и красными, мягко смотрящими глазами. Он умиленно сказал:
— Как ты, милый мой, славно играешь! Ну-ка, вот тебе на струны!
Чиновник протянул пятиалтынный. Захаров кивнул головою, сунул монету в жилетный карман и залился еще слаще:
До гроба вы клялись любить поэта… Страшась людей, боясь людской молвы, Вы не исполнили священного обета, Свою любовь, — и ту забыли вы…Чиновник слушал и оглядывал окружающих влажными, умиленными глазами.
— Самодельный инструмент-то! — обратился он к Андрею Ивановичу.
Андрей Иванович с гордостью ответил:
— Он у нас на все руки мастер… Садитесь, пожалуйста, к нам, — что же вам стоять!
Чиновник переставил на их стол бутылку с пивом и сел.
— А ну-ка, милый мой, сыграй «Выйду ль я на реченьку» — национальную!.. Знаешь? — сказал он Захарову.
— Извините, этой не знаю. «По улице мостовой» могу.
Захаров выпил стакан портеру, рванул струны — они заныли, зазвенели, и задорно-веселая песня полилась. Чиновник раскачивал в такт головою, моргал и с блаженной улыбкою оглядывал слушателей. Ляхов поднялся с места и, подперев бока, притоптывал ногами.
Подошла пожилая женщина в длинной, поношенной тальме и в платочке.
— Какая у вас прелестная музыка! Вы мне позволите послушать?
У нее было круглое и довольно еще миловидное лицо, но у углов глаз было много морщинок. Она держалась жеманно и разыгрывала даму. Это была фальцовщица из той же мастерской, где работали Андрей Иванович и Ляхов.
Красавица ты моя,
Есть словечко до тебя! — пропел Ляхов и схватил ее сзади за талию. Он сел к столу и посадил фальцовщицу к себе на колени.