Том 2. Повести и рассказы
Шрифт:
— Так не позволяет мне муж, я что же вам говорю?
— Ах, мерзавец этакий, а?! — Катерина Андреевна передернула плечами и снова заходила по комнате. — Мне сегодня и ночевать негде, я к вам пришла, — можно у вас остаться?
— С удовольствием, милости просим! Только воротится муж, опять меня бить начнет. Вам будет беспокойно.
— Ничего, я как-нибудь… — рассеянно ответила Катерина Андреевна. — А они-то теперь там… На моей кровати!.. О негодяй, обормот подлый, пускай только покажется мне на глаза!
В двенадцать
Александра Михайловна снова улеглась спать, но заснуть не могла. Она ворочалась с боку на бок, слышала, как пробило час, два, три, четыре. Везде была тишина, только маятник в кухне мерно тикал, и по-прежнему протяжно и уныло гудели на крыше телефонные проволоки. Дождь стучал в окна. Андрея Ивановича все не было. На душе у Александры Михайловны было тоскливо.
VI
Андрей Иванович воротился домой в десятом часу утра — воротился хмурый, смирный и задумчивый. Молча напился кофе и сейчас же лег спать.
Александра Михайловна сварила молочную рисовую кашу, накормила Зину, Катерину Андреевну и поела сама. К обеду же приготовила только жиденький суп с крошечным куском жилистого мяса.
К двум часам Андрей Иванович проспался и встал веселый, ласковый. Александра Михайловна стала накрывать на стол. Она повязала свой синяк платком, усиленно хромала на ушибленную ногу и держалась, как деревянная. Андрей Иванович ничего словно не замечал и весело болтал с Катериной Андреевной.
Катерина Андреевна вышла в кухню напиться. Андрей Иванович поморщился и сказал:
— Что ты, Саша, фальшивишь? Не так уж нога у тебя ушиблена, я сразу понимаю. Ну, пойди сюда, дурочка! Дай я тебя поцелую.
— Где уж тут фальшивить! Поневоле захромаешь, как начнут тебя ногами топтать, словно рогожу. — Она ответила угрюмо, но лицо ее невольно для нее самой вдруг прояснилось от ласки Андрея Ивановича.
— Ну, пойди, пойди сюда! — Андрей Иванович охватил ее за талию и ущипнул в бок. — А ты знай вперед, что настойчивой быть нельзя. Раз что муж тебе что-нибудь приказывает, то ты должна исполнять, а не рассуждать. Ты всегда обязана помнить, что муж выше тебя.
— А вот ты деньги все опять прокутил, — на что жить будем? Обеда даже не на что сварить, сегодня еле-еле кусочек мяса выклянчила в мясной. Ведь не о себе я стараюсь, мне что!
— Ничего, Шурочка, деньги пустяки! Сегодня нет, завтра будут. Наживем!.. Эка, стоит о деньгах печалиться!
После обеда пришел в гости слесарь электрического завода Иван Карлович Лестман; это был эстонец громадного роста и широкоплечий, с скуластым лицом и белесою бородкою, очень застенчивый и молчаливый. Он благоговел перед Андреем Ивановичем.
Стали вечером играть в стуколку, потом сели пить чай. У Александры Михайловны было на душе очень хорошо: Андрей Иванович был с нею нежен и предупредительно-ласков, и она теперь чувствовала себя с ним равноправною и свободною. Андрей Иванович, опохмелившийся остатками вчерашнего коньяку, тоже был в духе. Он сказал:
— Шурочка, ты бы пошла позвала к нам Елизавету Алексеевну. Что ей там одной сидеть? Пускай чайку попьет с нами.
Странное было его отношение к Елизавете Алексеевне: Андрей Иванович видел ясно, что Александра Михайловна бунтует против него под ее влиянием, и часто испытывал к Елизавете Алексеевне неистовую злобу. Тем не менее его так и тянуло к ее обществу, и он бывал очень доволен, когда она заходила к ним.
У Елизаветы Алексеевны была мигрень. Осунувшаяся, с злым и страдающим лицом, она лежала на кровати, сжав руками виски. Лицо ее стало еще бледнее, лоб был холодный и сухой. Александра Михайловна тихонько закрыла дверь; она с первого взгляда научилась узнавать об этих страшных болях, доводивших Елизавету Алексеевну почти до помешательства.
— Опять голова болит! — объявила Александра Михайловна. — Раза по три в неделю у нее голова болит, что же это такое!
— Эх, бедняга! — с соболезнованием сказал Андрей Иванович.
Лестман покачал головою.
— Все от ученья. Такой больной не есть хорошо много учиться, раньше нужно доставать здоровья.
— «Здоровье доставать»… Как вы будете здоровье доставать? — возразил Андрей Иванович. — Тогда нужно отказаться от знания, от развития; только на фабрике двенадцать часов поработать, — и то уж здоровья не достанешь… Нет, я о таких девушках очень высоко понимаю. В чем душа держится, кажется, щелчком убьешь, — а какая сила различных стремлений, какой дух!
— Ну, а что ж хорошего вот этак все больной валяться? — сказала Катерина Андреевна. — И к чему учиться-то? Не понимаю! Ничего ей за это дороже не станут платить.
Андрей Иванович поучающе возразил:
— Дело не в деньгах, а в равноправенстве. Женщина должна быть равна мужчине, свободна. Она такой же человек, как и мужчина. А для этого она должна быть умна, иначе мужчина никогда не захочет смотреть на нее, как на товарища. Вот у нас девушки работают в мастерской, — разве я могу признать в них товарищей, раз что у них нет ни гордости, ни ума, ни стыда? Как они могут постоять за свои права? А Елизавету Алексеевну я всегда буду уважать, все равно, что моего товарища.
В кухне раздался звонок. В комнату вошел Ляхов с котелком на затылке и с тросточкой. Он был сильно пьян. Катерина Андреевна побледнела.
— У вас Катька? — спросил он, не здороваясь. — Ты здесь? Иди домой, где ты пропадаешь?! — крикнул он на нее.
Катерина Андреевна стояла, нервно сжимая рукою край стола, и в упор смотрела на Ляхова.
— Пошла я с тобой, как же! — ответила она, задыхаясь. — Ах ты, негодяй, негодяй! Еще домой зовет после подобной мерзости!