Том 2. Разоренье
Шрифт:
— Да!..
— Вот тебе вместо прогулки! Погода прекрасная… далеко это?
— Версты две-три.
— Тебе надо пройтись… Ты засиделся… Что это ты читал?
— Последнюю книжку журнала. Попалась преинтересная статья, не мог оторваться.
— Ты пройдись, прогуляйся, — перебирая страницы журнала, говорила молодая супруга. — Ах, Тургенев! Что тут его?.. Как мило… непременно прочту!.. Из народного быта?.. Прелесть…
— Десятский дома? — перебил молодой супруг, отдыхая после интересной статьи на кушетке. —
— Он там в кухне! «Из Гейне»… Это что? — продолжала рыться в книге супруга: — «Песня о рубашке».
Она вздохнула и произнесла как бы в раздумье:
— Тебе нужно оштрафовать его?
— Кого? — с некоторым нетерпением произнес муж, не видя в мыслях супруги достаточной последовательности… — Кого его?
— Мужика…
— Разумеется, оштрафовать!
Чтобы не раздражать супруга, молодая дама прибавила:
— По крайней мере отдохнешь!
На следующий день муж собрался на прогулку, которую предположено было совершить пешком. Часов в двенадцать дня он стоял среди двора с сумкой через плечо и шарил по карманам — все ли захватил.
— Да! — сказал он, обратившись к жене, стоявшей на крыльце, — пожалуйста, не отдавай Иванову газет. Непременно затащат!.. Судебные уставы положили?
— Я положила в портфель…. Это с золотым обрезом?
— Да… где они?.. Положила ли?..
— Посмотри в портфель, — кажется, положила!
— То-то, кажется!.. как это ты…
Десятский, сопутствовавший в прогулке, держал портфель подмышкой. Посмотрели — нашли.
— Здесь! — успокоившись, произнес супруг. — Ну, все, кажется. Папиросы?
— Тут, — оказал десятский,
— Ну, все… Прощай! Не скучай… там у меня есть «Один в поле — не воин» — превосходная штука: читай… Шпильгагена. Палку надо взять — тут воров много…
— Тут воров страсть! — сказал десятский.
Пока ходили за палкой, к путешественникам подошел молодой человек, исключенный из семинарии ритор, проживавший на том же дворе в нищете и в постоянном поругании со стороны родственников.
— Иван Петрович, — сказал он, — позвольте мне с вами пройтись?
— Сделайте одолжение!
Ритор поблагодарил, сняв картуз. Скоро была принесена палка, и через полчаса общество все было в поле. Был жаркий летний день. В поле тишина. Ритор шел с десятским, который рассказывал ему про воров.
— Отчего это? — спрашивал ритор.
— Бедность, что будешь делать… Баб с молоком — и то останавливают.
Ритор задумался. Прогуливающийся чиновник наслаждался природой и соображал план — как накрыть Гаврилу Кашина на месте, в самый момент незаконной продажи.
— Иван Петрович, — проговорил ритор: — я с вами хотел потолковать об одном деле.
— Что прикажете?
— Да что — смерть моя… Я просто умираю с тоски,
— Какого же местечка?
— Я бы желал учительского… Это мне более по душе. Я знаю, что не даром возьму деньги: я люблю это дело…
— Я готов.
— Посмотрите — какое невежество, какая тьма кромешная! Неужели уж я тут хоть столько не сделаю, хоть на волос? Надо же когда-нибудь серьезно отнестись…
— Разумеется! — проговорил с одушевлением чиновник.
— Ведь сердце разрывается. Я знаю народ, я готов работать без жалованья, лишь бы не умереть с голода, — нужно пробуждать в народе хорошие качества… Они есть…
Ритор воодушевился и на все излияния своей души получал со стороны прогуливающегося чиновника самые сочувственные слова.
«Что за человек! — думал ритор. — Есть люди! Есть!..» Во время этого благороднейшего разговора они подошли к кабаку, стоявшему на полдороге им.
— Здесь надо расспросить, — проговорил чиновник, окончив какую-то благороднейшую фразу: — они ведь прячутся, канальи… Ты, — прибавил он, обратившись к десятскому, — не входи с портфелем-то!.. останься тут!
Ритор несколько изумился, но, сообразив, что пред ним благороднейший человек, тотчас же и успокоился. В кабаке за стойкой сидела молодая женщина и дремала. Маленькая каморка была оклеена разношерстными лоскутками обоев, между стойкой и стеной стояли бочки вина; в воздухе пахло водкой и носились мухи.
— Здравствуйте! — ласково оказал чиновник.
Хозяйка тоже ответила ласково.
— Пиво есть у вас?
— Есть, да нехорошо.
— По крайней мере холодное ли?
— Холодное-то холодное… да вы отведайте.
— Пожалуйста.
Хозяйка ушла. Чиновник оглядел стены — патент был.
— Тут есть патент, — сказал он ритору топотом.
Тот смотрел на чиновника с любопытством.
Скоро в комнату вошла старуха, оказавшаяся матерью хозяйки, и, низко наклонив голову в знак поклона, стала у двери молча. По-видимому, она тотчас хотела уйти, однако не ушла и поминутно переводила глаза с одного гостя на другого, с большим искусством скрывая перед ними свою внимательность к поступкам и словам господ.
— Далеко ли тут до Емельянова?
— До Емельянова тут недалеча. Близехонько, батюшко… да вам на что же, батюшко?
— Так… Просто пройтись.
Старуха степенно наклонила голову в знак согласия. Принесли пиво.
— Пиво ничего, — сказал чиновник. — А где у вас тут еще пиво есть?
— В Бучилове, — проговорила с расстановкой старуха: — верст за двадцать… не ближе…
— А в Емельянове? — простодушно произнесла дочь.
— И где там в Емельянове? — глядя прямо в глаза дочери, с легкой усмешкой сказала старуха. — Да там и кабаков-то нету.