Том 2. Республика Шкид. Рассказы для маленьких
Шрифт:
А она керосин выпила, блюдечко вылизала, сидит, зевает, носом клюет: спать, значит, хочется.
И тут мне ее, вы знаете, что-то жалко стало. Сидит она, как воробушек – съежилась, нахохлилась, – куда ж ее, думаю, такую маленькую на ночь глядя гнать. Ее ведь, такую пичужку, и в самом деле собаки могут загрызть. Я думаю: «Ладно, так уж и быть, – завтра выгоню. Пускай выспится у меня, отдохнет, а завтра утречком – до свиданьица, иди откуда пришла!..»
Подумал я так и стал ей готовить постель. Положил на стул подушку,
– Спи, – говорю. – Спокойной ночи!
Она сразу и захрапела.
А я посидел немножко, почитал и тоже спать лег.
Утром, как только проснулся, пошел посмотреть, как там моя Фенька поживает. Прихожу, смотрю – на стуле ничего нет. Ни Феньки нет, ни подушки нет, ни салфетки… Вижу – лежит моя Фенечка под стулом, подушка у нее под ногами, голова на полу, а салфетки – так той и вовсе не видно.
Я разбудил ее, говорю:
– Где салфетка?
Она говорит:
– Какая салфетка?
Я говорю:
– Такая салфетка. Которую я тебе давеча вместо одеяла устроил.
Она говорит:
– Не знаю.
– Как это не знаешь?
– Честное слово, не знаю.
Стали искать. Я ищу, а Фенька мне помогает. Ищем, ищем – нету салфетки.
Вдруг Фенька мне говорит:
– Слушайте, не ищите, ладно. Я вспомнила.
– Что, – я говорю, – ты вспомнила?
– Я вспомнила, где салфетка.
– Ну, где?
– Я ее нечаянно скушала.
Ох, рассердился я, закричал, ногами затопал.
– Обжора ты этакая, – говорю, – утроба ты ненасытная! Ведь этак же ты мне весь дом сожрешь.
Она говорит:
– Я не нарочно.
– Как это не нарочно? Нечаянно салфетку съела? Да?
Она говорит:
– Я ночью проснулась, мне есть захотелось, а вы мне ничего не оставили. Вот сами и виноваты.
Ну, я с ней, конечно, спорить не стал, плюнул и ушел на кухню завтрак готовить. Себе сделал яичницу, кофе сварил, бутербродов намазал. А Феньке – нарезал газетной бумаги, накрошил туалетного мыла и сверху все это керосинчиком полил. Приношу этот винегрет в комнату, смотрю – моя Фенька полотенцем лицо вытирает. Я испугался, мне показалось, что она ест полотенце. Потом вижу – нет, лицо вытирает.
Я у нее спрашиваю:
– Ты где воду брала?
Она говорит:
– Какую воду?
Я говорю:
– Такую воду. Одним словом, – где ты мылась?
Она говорит:
– Я еще не мылась.
– Как не мылась? Так чего ж ты тогда вытираешься?
– А я, – говорит, – всегда так. Я сначала вытрусь, а потом вымоюсь.
Я только рукой махнул.
– Ну, – говорю, – ладно, садись, ешь скорей и – до свиданьица!..
Она говорит:
– Как это «до свиданьица»?
– Да так, – говорю. – Очень просто. До свиданьица. Надоела ты мне, голубушка. Уходи поскорее, откуда пришла.
И вдруг вижу – моя Феня как задрожит, как затрясется. Кинулась ко мне, за ногу меня схватила, обнимает, целует, а у самой из глазенок слезы так и текут.
– Не гоните меня, – говорит, – пожалуйста! Я хорошая буду. Пожалуйста! Прошу вас! Если вы меня кормить будете, я никогда ничего – ни одного гвоздика, ни одной пуговки без спросу не съем.
Ну, одним словом, мне ее опять жалко стало.
Детей у меня тогда не было. Жил я один. Вот я и подумал: «Что ж, не объест ведь меня эта пигалица. Пускай, – думаю, – погостит у меня немножко. А там видно будет».
– Ладно, – говорю, – так уж и быть. В последний раз тебя прощаю. Но только смотри у меня…
Она сразу повеселела, запрыгала, замурлыкала.
Потом я ушел на работу. А перед тем как уйти на работу, я сходил на рынок и купил полкило маленьких сапожных гвоздей. Штук десять я оставил Феньке, а остальные положил в ящик и ящик закрыл на ключ.
На работе я все время о Феньке думал. Беспокоился. Как она там? Что делает? Не натворила ли чего-нибудь?
Прихожу домой – Фенька сидит на окне, мух ловит. Увидела меня, обрадовалась, в ладошки захлопала.
– Ой, – говорит, – наконец-то! Как я рада!
– А что? – говорю. – Скучно было?
– Ой, как скучно! Прямо не могу, до чего скучно!
Взял ее на руки. Говорю:
– Есть, наверно, хочешь?
– Нет, – говорит. – Ни капельки. У меня еще три гвоздя от завтрака осталось.
«Ну, – думаю, – если три гвоздя осталось, значит, все в порядочке, значит, она ничего лишнего не съела».
Я похвалил ее за хорошее поведение, немножко с ней поиграл, потом занялся своими делами.
Мне нужно было написать несколько писем. Я сажусь за письменный стол, открываю чернильницу, гляжу – чернильница у меня пустая. Что такое? Ведь я только третьего дня чернила туда наливал.
– А ну, – говорю, – Фенька! Иди сюда!
Она прибегает.
– Да? – говорит.
Я говорю:
– Ты не знаешь, куда у меня чернила девались?
– А что?
– Да ничего. Знаешь или не знаешь?
Она говорит:
– Если вы ругаться не будете, тогда скажу.
– Ну?
– Не будете ругаться?
– Ну, не буду.
– Я их выпила.
– Как выпила?!! Ты же мне, – я говорю, – обещала…
Она говорит:
– Я обещала вам не есть ничего. А не пить я не обещала. И вы, – говорит, – опять сами виноваты. Зачем вы мне таких соленых гвоздей купили? От них пить хочется.
Ну вот – поговорите вы с ней! Опять я виноват.
Я думаю: что же мне делать? Ругаться? Да нет, руганью тут делу не поможешь. Думаю: надо ей какую-нибудь работу, какое-нибудь занятие найти. Это она от безделья глупостями занимается. А когда я ее работать заставлю, ей некогда будет дурака-то валять.