Том 2. Стихотворения. Критика. Публицистика

Карамзин Николай Михайлович

Что француз остроумно говорит прозою, то русский не менее остроумно, и еще милее, сказал в стихах. Все любовники оставляют красавицу. Народ приходит в ужас от небывалого чуда, и Венера грозит государству еще новыми бедствиями, если не принесут ей в жертву самой Душеньки…

Но царь и вся родня Любили Душеньку без меры; Без ней приятного не проводили дня: Могли ль предать ее на мщение Венеры? И все в единый глас, Богине на отказ, Ответствовали смело, Что то несбыточное дело. Иные подняли на смех ее олтарь; Другие стали горько плакать; Другие ж, не дослушав, такать, Когда лишь слово скажет царь; Иные Душеньке в утеху говорили, Что толь особая вина Для ней похвальна и славна, Когда, к стыду богинь, ее боготворили; И

что Венеры к ней и ненависть и месть Ее умножат честь. Царевне ж те слова хотя и лестны были, Но были бы милей, Когда бы их сказал какой любовник ей. От гордости она скрывала Печаль свою при всех глазах; Но втайне часто унывала, Себя несчастной называла И часто в горестных слезах К Амуру так взывала: «Амур, Амур, веселий бог! За что ко мне суров и строг? Давно ли все меня ласкали? В победах я вела часы; Могла пленять, любить по воле: За что ж теперь в несчастной доле? К чему полезны мне красы? Беднейшая в полях пастушка Себе находит пастуха; А я одна – –, Не быв дурна, не быв лиха!»

Сия жалоба Душеньки отменно любезна своею простотою. Но в доказательство нашего беспристрастия согласимся, что темный ответ оракула лучше выражен во французских стихах. Отчаяние красавицы и то, что она говорит своему отцу, желая предаться в волю таинственной судьбы, также совершеннее и трогательнее в Лафонтене, Он рассказывает прозою: одно легче другого. Зато некоторые места лучше в стихах Богдановича. Лафонтенова Псиша говорит: «Qu'on me mette sur un chariot, sans cocher ni guide; et qu'on laisse aller les chevaux `a leur fantaisie: le sort le guidera infailliblement au lieu ordonn'e» [98] .

98

Посадите меня в повозку без возницы и проводника, и пусть лошади сами везут меня, куда им вздумается: случай сам их направит в надлежащее место. (Перевод с французского А. Смирнова. – Ред.)

Стоит ли эта бездушная проза следующих стихов? Душенька

Сказала всей родне своей, Чтоб только в путь ее как должно снарядили И в колесницу посадили, Пустя на волю лошадей, Без кучера и без возжей. «Судьба, – сказала, – будет править; Судьба покажет верный след К жилищу радостей иль бед, Где должно вам меня оставить».

Вот славное преимущество языка поэзии! Если стихотворец умеет побеждать трудности и ставить каждое слово в своем месте, то самые простые выражения отменно нравятся и прозаист далеко назади остается.

Ужасы Душенькина путешествия изображены во французской сказке как действительные ужасы, а в русской – с приятною шутливостию:

Там все при каждом шаге Встречали новый страх: Ужасные пещеры, И к верху крутизны И к бездне глубины. Иным являлись там мегеры; Иным летучи дромадеры, Иным драконы и церберы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Царевнина кровать В руках несущих сокрушилась, И многие от страха тут Немало шапок пороняли, Которы на подхват драконы пожирали. Иные по кустам одежды изодрали И, наготы имея вид, Едва могли прикрыть от глаз сторонних стыд. Осталось наконец лишь несколько булавок И несколько стихов Оракула для справок.

Надобно быть в весьма дурном расположении, чтобы не засмеяться от двух последних стихов. Мы не жалеем, что стихотворец наш предпочел здесь важному описанию карикатуру: она хороша.

Как ни складно, ни красно описывает Лафонтен Купидонов дворец, сады, услужливость нимф, но проза его не делает мне такого удовольствия, как следующие стихи Богдановича:

Явился перед ней Прекрасный вид аллей И рощей и полей. Высокие балконы Открыли царство там и Флоры и Помоны, Каскады и пруды И чудные сады. Оттуда сорок нимф вели ее в чертоги, Какие созидать удобны только боги; И тамо Душеньку, к прохладе от дороги, В готовую для ней купальню привели. Амуры ей росы чистейшей принесли, Котору вместо вод повсюду собирали. Зефиры воздух там дыханьем согревали, Из разных аромат вздували пузыри И составляли мыла, Какими моются восточные цари И коих ведома живительная сила. Царевна со стыдом, Со спором и трудом, Как водится при

том, Взирая на обновы, Какие были там на выбор ей готовы, Дозволила сложить с красот своих покровы. Полки различных слуг, пред тем отдав поклон, Без горя не могли оттуда выдти вон И даже за дверьми, не будучи в услуге, Охотно след ее лобзали на досуге. Зефиры лишь одни, имея вход везде, Зефиры хищные, затем что ростом мелки, Нашли в дверях и окнах щелки, Прокрались между нимф и спрятались в воде, Где Душенька купалась.

Богданович, угощая и веселя музыкою героиню во дворце Купидоновом, составил оркестр свой лучше Лафонтена и велел даже, весьма кстати, невидимо управлять им самому Аполлону; но жаль, что хор певиц его, хваля любовь, не повторил на русском языке следующей строфы гимна французского:

Sans cet amour tant d'objets ravissants, Lambris dor'es, bois, jardins et fontains N'ont point d'appas qui ne soient langu^issans, Et leurs plaisirs sont moins doux que ses peines. Des jeunes coeurs c'est le supr^eme bien: Aimez, aimez – tout le reste n'est rien [99] .

99

Да, без любви уборы и венцы

Надоедят и не спасут от скуки.

К чему тогда фонтаны и дворцы?

Всех их милей огонь любовной муки.

Для юных – высшее блаженство в нем:

Люби, люби – нет смысла в остальном (франц.). – Ред.

В доказательство, что поэты, вопреки старинному злословию, умеют быть иногда скромными, и француз и русский не хотели описать первого свидания Душеньки с Амуром. Последний отделался от читателей приятною шуткою, говоря, что эта сцена осталась навеки тайною между супругами…

Но только поутру приметили амуры, Что нимфы меж собой смеялись подтишком, И гостья, будучи стыдлива от натуры, Казалась между их с завешенным ушком.

В изображении палат с их драгоценностями я люблю статую Душеньки…

Смотря на образ сей, она сама дивилась; Другая статуя казалась в ней тогда, Какой не видывал никто и никогда.

Черта прекрасная! Взята с французского («elle demeura longtemps immobile, et parut la plus belle statue de ces lieux» [100] ); но, выраженная в стихах, более нравится… Люблю также разные живописные изображения Душеньки:

В одном она, с щитом престрашным на груди, Палладой нарядясь, грозит на лошади, И боле, чем копьем, своим прекрасным взором. В другом видим перед нею Сатурна, который Старается забыть, что он давнишний дед, Прямит свой дряхлый стан, желает быть моложе, Кудрит оставшие волос своих клочки И, видеть Душеньку, вздевает он очки. А там она видна, подобней царице, С амурами вокруг, в воздушной колеснице, Прекрасной Душеньки за честь и красоту Амуры там сердца стреляют на лету; Летят великою толпою; Летят, поднявши лук, на целый свет войною; А там свирепый Марс, рушитель мирных прав, Увидев Душеньку, являет тихий нрав, Полей не обагряет кровью И наконец, забыв военный свой устав. Смягчен у ног ее, пылает к ней любовью.

100

Она подолгу замирала на месте, похожая на самую прекрасную статую этого дворца. (Перевод с французского А. Смирнова. – Ред.)

На третьей картине Зефир списывает с нее портрет; но, боясь нескромности,

Скрывает в списке он большую часть красот; И многие из них, конечно, чудесами, Пред Душенькою вдруг тогда писались сами. Всего же более люблю обращение поэта к красавице: Во всех ты, Душенька, нарядах хороша: По образу ль какой царицы ты одета, Пастушкою ли где сидишь у шалаша, Во всех ты чудо света; Во всех являешься прекрасным божеством – И только ты одна прекраснее портрета.

Просто и так мило, что, может быть, никакое другое место в «Душеньке» не делает в читателе столь приятного впечатления. Всякому хочется сказать сии нежные, прекрасные стихи той женщине, которая ему всех других любезнее; а последний стих можно назвать золотым. – Мы не пеняем автору, что он не хочет далее описывать Купидонова дворца,

Где все пленяло взгляд И было бесподобно; Но всюду там умом Я Душеньку встречаю, Прельщаюсь и потом Палаты забываю.