Том 20. Избранные письма 1900-1910

Толстой Лев Николаевич

Вот все о себе, милый батя. Привет Гале, Димочке и всем вашим, нашим друзьям.

Л. Т.

25 августа.

Иду обедать.

295. А. Б. Гольденвейзеру

1910 г. Августа 26. Кочеты.

Спасибо вам за ваше хорошее письмецо, милый Александр Борисович. Спасибо за вашу дружбу и ко мне, и к моему лучшему другу Владимиру Григорьевичу, но вы слишком мрачно смотрите на мое положение^*. Без преувеличения и хвастовства скажу правду, что не только не худо, но часто даже очень, очень хорошо. Какое удивительное свойство — духовное понимание (сознание) жизни. Оно, как самый удивительный волшебник, претворяет всякое зло внешнее в благо и величайшее такое зло в величайшее благо. Не говорю, чтобы я обладал этим свойством, но я имею счастье помнить, предчувствовать его возможность.

Может быть, мы еще долго

пробудем здесь. Отчего бы вам не приехать сюда? О том, что все здесь будут рады вам (без вашей музыки, разумеется), говорить нечего. Вчера написал бате пустое письмо^*. Мне хочется быть в общении с ним, хотя бы каком-нибудь. Напишите подробнее об его здоровье. Дружеский привет милой Анне Алексеевне^*.

До свиданья, надеюсь.

Лев Толстой.

26 авг.

Пишу в парке, где каждый день гуляю и кое-что записывал. А нынче живо вспомнил о вас и вот пишу.

296. С. А. Толстой

1910 г. Августа 29. Кочеты.

Ты меня глубоко тронула, дорогая Соня, твоими хорошими и искренними словами при прощанье^*. Как бы хорошо было, если бы ты могла победить то — не знаю, как назвать — то, что в самой тебе мучает тебя. Как хорошо бы было и тебе, и мне. Весь вечер мне грустно и уныло. Не переставая думаю о тебе. Пишу то, что чувствую, и не хочу писать ничего лишнего. Пожалуйста, пиши. Твой любящий муж.

Л. Т.

Ложусь спать, 12-й час.

297. M. H. Яковлевой

1910 г. Августа 29. Кочеты.

Очень сожалею, милая Мария Николаевна, что вы не застали меня^*. Может быть, я бы сумел сказать вам лучше устно то, что теперь постараюсь написать. Посылаю вам предисловие к книжкам «На каждый день». Книжки же «На каждый день», думаю, что у вас есть. Если вы внимательно прочтете их, вы и там найдете то, что должно успокоить вас. Я же на тот вопрос, который мучает вас теперь, скажу вам следующее: то, что мучает вас, мучает меня уже давно и продолжает мучить и до сих пор. Я так же, как и вы, уверен, что больше вас страдаю от роскоши той среды, в которой я живу, рядом с ужасной бедностью огромного большинства того народа, который кормит, одевает, обслуживает нас. Страдаю от этого ежечасно и не могу избавиться, могу находить только средние пути, при которых не нарушаю любовь с окружающими меня и делаю, что могу, для того, чтобы сгладить разницу положения и разделение между нашим кругом и рабочими.

Самая обыкновенная ошибка, и вы делаете ее, в том, чтобы думать, что, узнав путь к идеалу, вы можете достигнуть его. Если бы идеал был достижим, он бы не был идеал, и если бы люди достигли его, жизнь бы кончилась. Идеал всегда недостижим, но из этого не следует то, что надо махнуть на него рукой и не следовать идеалу, а только то, что надо все силы свои полагать на все большее и большее приближение к нему. В этом приближении и жизнь, и ее благо. Есть такие люди, которые могли, не имея тех препятствий семьи, которые для вас есть, сразу разорвать связи с преступной жизнью богачей. Такая старушка Мария Александровна Шмидт живет в 2-х верстах от Засеки (жаль, что вы не побывали у нее). Но есть и такие, как мы с вами, которые не умеют или не осилят этого сделать, но это не мешает и этим людям жить для души и подвигаться к совершенству. Только не заглушайте в себе стыд и раскаяние перед своим положением, а разжигайте его в себе и вместе с тем не забывайте требований любви к семейным, и вы пойдете по тому пути, который ведет к истинному благу. Прощайте, помогай вам живущий в вас бог.

Любящий вас

Лев Толстой.

298. С. А. Толстой

1910 г. Сентября 1. Кочеты.

Ожидал нынче от тебя письмеца, милая Соня, но спасибо и за то коротенькое, которое ты написала Тане.

Не переставая думаю о тебе и чувствую тебя, несмотря на расстояние. Ты заботишься о моем телесном состоянии^*, и я благодарен тебе за это, а я озабочен твоим душевным состоянием. Каково оно? Помогай тебе бог в той работе, которую, я знаю, ты усердно производишь над своей душой. Хотя и занят больше духовной стороной, но хотелось бы знать и про твое телесное здоровье. Что до меня касается, то если бы не тревожные мысли о тебе, которые не покидают меня, я бы был совсем доволен. Здоровье хорошо, как обыкновенно по утрам делаю самые дорогие для меня прогулки, во время которых записываю радующие меня, на свежую голову приходящие мысли, потом читаю, пишу дома. Нынче в первый раз стал продолжать давно начатую статью о причинах той безнравственной жизни, которой живут все люди нашего времени^*. Потом прогулка верхом, но больше пешком. Вчера ездил с Душаном к Матвеевой^*, и я устал настолько от езды к ней, она довезла нас назад в экипаже, сколько от ее очень неразумной болтовни. Но я не

раскаиваюсь в своей поездке. Мне было интересно и даже поучительно наблюдение этой среды, грубой, низменной, богатой среди нищего народа. Третьего же дня был Mavor^*. Он очень интересен своими рассказами о Китае и Японии, но я очень устал с ним от напряжения говорить на малознакомом и обычном^* языке. Нынче ходил пешком. Сейчас вечер. Отвечаю письма, и прежде всего тебе^*.

Как ты располагаешь своим временем, едешь ли в Москву и когда? Я не имею никаких определенных планов, но желаю сделать так, чтобы тебе было приятно. Надеюсь и верю, что мне будет так же хорошо в Ясной, как и здесь.

Жду от тебя письма^*. Целую тебя.

Лев.

1 сент. 1910.

299. Мохандасу ганди

1910 г. Сентября 7. Кочеты. 7 сентября 1910 г. Кочеты.

Получил ваш журнал «Indian Opinion» и был рад узнать все то, что там пишется о непротивляющихся. И захотелось сказать вам те мысли, которые вызвало во мне это чтение.

Чем дольше я живу, и в особенности теперь, когда живо чувствую близость смерти, мне хочется сказать другим то, что я так особенно живо чувствую и что, по моему мнению, имеет огромную важность, а именно о том, что называется непротивлением, но что в сущности есть не что иное, как учение любви, не извращенное ложными толкованиями. То, что любовь, то есть стремление к единению душ человеческих, и вытекающая из этого стремления деятельность есть высший и единственный закон жизни человеческой, это в глубине души чувствует и знает каждый человек (как это мы яснее всего видим на детях), знает, пока он не запутан ложными учениями мира. Закон этот был провозглашен всеми, как индийскими, так и китайскими и еврейскими, греческими, римскими мудрецами мира. Думаю, что он яснее всего был высказан Христом, который даже прямо сказал, что в этом одном весь закон и пророки. Но мало этого, предвидя то извращение, которому подвергается и может подвергнуться этот закон, он прямо указал на ту опасность извращения его, которая свойственна людям, живущим мирскими интересами, а именно ту, чтобы разрешать себе защиту этих интересов силою, то есть, как он сказал, ударами отвечать на удары, силою отнимать назад присвоенные предметы и т. п. и т. п. Он знал, как не может не знать этого каждый разумный человек, что употребление насилия несовместимо с любовью как основным законом жизни, что, как скоро допускается насилие, в каких бы то ни было случаях, признается недостаточность закона любви и потому отрицается самый закон. Вся христианская, столь блестящая по внешности, цивилизация выросла на этом явном и странном, иногда сознательном, большей частью бессознательном, недоразумении и противоречии.

В сущности, как скоро было допущено противление при любви, так уже не было и не могло быть любви как закона жизни, а не было закона любви, то не было никакого закона, кроме насилия, то есть власти сильнейшего. Так 19 веков жило христианское человечество. Правда, во все времена люди руководствовались одним насилием в устройстве своей жизни. Разница жизни христианских народов от всех других только в том, что в христианском мире закон любви был выражен так ясно и определенно, как он не был выражен ни в каком другом религиозном учении, и что люди христианского мира торжественно приняли этот закон и вместе с тем разрешили себе насилие и на насилии построили свою жизнь. И потому вся жизнь христианских народов есть сплошное противоречие между тем, что они исповедуют, и тем, на чем строят свою жизнь: противоречие между любовью, признанной законом жизни, и насилием, признаваемым даже необходимостью в разных видах, как власть правителей, суды и войска, признаваемым и восхваляемым. Противоречие это все росло вместе с развитием людей христианского мира и в последнее время дошло до последней степени. Вопрос теперь стоит, очевидно, так: одно из двух: или признать то, что мы не признаем никакого религиозно-нравственного учения и руководимся в устройстве нашей жизни одной властью сильного, или то, что все наши, насилием собираемые, подати, судебные и полицейские учреждения и, главное, войска должны быть уничтожены.

Нынче весной на экзамене закона божия одного из женских институтов Москвы законоучитель, а потом и присутствовавший архиерей спрашивали девиц о заповедях и особенно о шестой. На правильный ответ о заповеди архиерей обыкновенно задавал еще вопрос: всегда ли во всех случаях запрещается законом божиим убийство, и несчастные, развращенные своими наставниками девицы должны были отвечать и отвечали, что не всегда, что убийство разрешено на войне и при казнях преступников. Однако, когда одной из несчастных девиц этих (то, что я рассказываю, не выдумка, а факт, переданный мне очевидцем) на ее ответ был задан тот же обычный вопрос: всегда ли греховно убийство? она, волнуясь и краснея, решительно ответила, что всегда, а на все обычные софизмы архиерея отвечала решительным убеждением, что убийство запрещено всегда и что убийство запрещено и в Ветхом завете, и запрещено Христом не только убийство, но и всякое зло против брата. И, несмотря на все свое величие и искусство красноречия, архиерей замолчал, и девушка ушла победительницей.