Том 3. Лорд Аффенхем и другие
Шрифт:
— Это условие тонтины.
— И все произошло в 1929-м?
— Да, сэр.
— Значит…
— Именно так, сэр. За прошедшие годы игроков на поле, если прибегнуть к футбольному сравнению, значительно поубавилось. Часть молодых джентльменов погибла в борьбе с японским и немецким милитаризмом, другие женились. Если верить газете «Тайме», вчера сочетался браком мистер Джеймс Брустер, сын покойного Джона Брустера. Уцелели, если позволено так выразиться, только вы и еще один джентльмен.
— Вы
— В точности так, сэр, вы и другой кандидат. Он, — тут Кеггс сделал многозначительную паузу, — помолвлен.
— Ну!
— А также, — Кеггс снова помедлил, — стеснен в средствах. Радость, охватившая было Роско Бэньяна, снова померкла.
— Тогда он не женится, — горько сказал он. — Черт, он не женится много лет!
Кеггс кашлянул.
— Если кто-то, более состоятельный, не окажет ему скромную финансовую поддержку, подтолкнув таким образом к браку. Это можете сделать вы.
— Э?
— Если вы ему поможете, сэр, вы, скорее всего, переломите ход событий. Он осмелеет и решится, оставив вам то, что я, простите за выражение, назвал бы жирным куском.
Роско погрузил голову в двойной подбородок и углубился во внутренний спор. Пока он, как многие люди его возраста, маялся на распутье, вошел Мортимер Байлисс.
Годы, которые так мягко обошлись с Огастесом Кеггсом, были к нему куда суровее — он усох и напоминал теперь нечто, извлеченное из гробницы ранних Птолемеев. При виде гостя он остановился и нацелил черный монокль, который стойко пронес сквозь все мировые катаклизмы.
— Кеггс! — удивленно вскричал Мортимер Байлисс.
— Доброе утро, мистер Байлисс.
— Вы еще живы? Вот уж не думал вас встретить! А вы все толстеете, мой дорогой. И дурнеете. Каким ветром вас принесло?
— Я к мистеру Бэньяну по делу, сэр.
— А, у вас дела? Тогда ухожу.
— Никуда вы не уходите! — очнулся Роско Бэньян. — Вас-то мне и надо. Это правда, что Кеггс мне говорил?
— Мистер Бэньян имеет в виду то, что случилось за обедом у его отца десятого сентября 1929-го года, мистер Байлисс. Если помните, вы предложили брачную тонтину.
Мортимера Байлисса не так легко было ошеломить, но при этих словах монокль выпал из его глаза.
— Вы об этом знаете? Боже правый! Где вы были? Сидели под столом? Притворились кадкой для пальмы?
— Нет, сэр, телесно я не присутствовал. Однако я завел обыкновение, с тех пор, как акции пошли вверх, прятать диктофон за портретом Джорджа Вашингтона, на каминной полке. Я подумал, что это поможет мне распорядиться моими сбережениями.
— Вы записывали каждое слово? Должно быть, получили много ценных советов.
— Да, сэр. Однако самый ценный был ваш — продать акции, а деньги вложить в государственные бумаги.
— Вам хватило ума это сделать?
— На следующий же день, сэр. Я бесконечно благодарен вам, и считаю, что вы заложили основы моего благосостояния.
Роско, который с растущим нетерпением слушал дружескую беседу, грубо вмешался.
— Ну, хватит! Благосостояние, видите ли! Это правда про тонтину, Байлисс?
— Истинная правда. Моя самая блестящая мысль.
— Деньги и впрямь получит тот, кто последним женится?
— Да. Они ждут.
— Около миллиона?
— Наверное. Первоначальный капитал составлял полмиллиона. Один из одиннадцати…
— Двенадцати.
— Одиннадцати! Я — бездетный холостяк. Дж. Дж. и десять гостей — всего одиннадцать. Когда вы меня перебили, я собирался сказать, что один из одиннадцати утром, на свежую голову вышел из игры. Так что десять человек внесли по пятьдесят тысяч с носа.
— Кеггс говорит, остались двое.
— Вот как? Я не следил. Кто второй?
— Еще не знаю.
— А когда узнаете?
— Устраню его.
— В каком смысле?
— Кеггс говорит, он хочет жениться, но не может, денег нет. Я подброшу ему самую малость…
— …и подтолкнете в пропасть. Вижу, к чему вы клоните. Опоить чужую лошадь. Подленькая мысль. Кто ее предложил?
— Кеггс.
— Вот как? Возможно, вы этого не видите, Кеггс, но я за вас краснею. Между нами, вы превращаете чисто спортивное состязание в надувательство самого мерзкого свойства. А как насчет мзды? Полагаю, Кеггс ждет от своей проделки каких-то выгод. Сколько вы ему дадите?
Роско задумался.
— Пятьдесят фунтов.
Кеггс, гладивший котелок, вздрогнул так, будто тот его укусил.
— Пятьдесят, сэр?
— А что?
— Я ждал гораздо больше, сэр.
— Но не дождетесь, — сказал Роско.
Они помолчали. Было видно, что Кеггс ранен в самое сердце. Дворецкие не проявляют чувств, но экс-дворецкий проявил их. Однако буря вскоре улеглась, и полное лицо успокоилось:
— Очень хорошо, сэр, — сказал он, доказывая, что он из тех, кто способен, по слову мистера Киплинга, быть твердым и в удаче и в несчастье, которым, в сущности, цена одна.
— Ладно, — сказал Мортимер Байлисс. — Значит, можно продолжать. Кто этот загадочный незнакомец?
— Некий Твайн, сэр.
— Твайн? — Роско обернулся к Байлиссу. — Я не помню, чтоб у отца был такой друг. А вы?
Мортимер Байлисс пожал плечами.
— Мне что, нечего больше помнить? Вы считаете, что мерзкие знакомцы покойного Дж. Дж. — драгоценные перлы, и я каждый день любовно перебираю их в памяти? Расскажите нам про Твайна, Кеггс.
— Он скульптор, сэр. Живет рядом со мной, в соседнем доме.