Том 3. Москва газетная. Друзья и встречи
Шрифт:
— Ну что? Все еще с волчьим паспортом? — спрашиваю я.
— На кой он. Нешто к зиме с ним можно? Давно бросил. Лучше бродягой называться, до весны просидеть, а то в степи замерзнешь теперь.
— А перо зачем? — спросил я, указывая на валявшийся на полу нож.
Он сконфузился — не смел мне врать. Это чувствовалось. Молчит.
— А ежели бы не я, а женщина одна ехала в купе? А если бы я уснул? Сонного пришить легко ведь…
— Что
— Так значит, окажись на столе табакерка боком или дном кверху, так… Ну да плевать, расскажи ты мне, где побывал после Нижнего…
— Ой, да уж что говорить. Везде… Ведь два года с гаком прошли… Ну тогда, после вас, на зевекинском пароходе я сбежал на низ… К зиме проходное бросил — сказался на Псков. Этапом послали… К весне опять вышел. В Питере опять в полицию… Послали в Яранск… А я под Любань к сестре Варваре ударился, всю зиму у ней околачивался… Весной опять на Волге маячил, к зиме к дяде серебрянику в Питер, а оттуда вот этим летом выслали в Пермь, а я сюда подался… Все лето здесь по хуторам околачивался… Было — и хорошо пожил, у молокан работал. Да дело одно не вышло… Ух-рял… Только ту зиму у сестры Варвары и отдохнул, за дворника работал и за кашевара…
Просит о пощаде, клянется и божится, что больше никогда не будет.
А чего «никогда не будет» — не говорит.
Поезд загромыхал по стрелкам станции Кавказской и остановился.
— Ну, убирайся… Вот тебе на разживу.
Дал опять пять рублей и выгнал. Уходя, он нагнулся, чтобы поднять свой нож, но я наступил на него ногой:
— Ножа не дам. Пошел вон.
Исчез. Лезвие ножа, узкое, остро наточенное, вершка четыре длины, ручка роговая кольчатая, дагестанской работы. Кожаные ножны я нашел после под диваном. Потом оказался простым железным, и я им до сего времени разрезаю книги…
Я видел, как он выскочил из вагона в противоположную дверь на неосвещенное полотно дороги и побежал за дрова.
Это был бродяга по закону. Такие не имели возможности пристроиться где-либо в одном месте, а обязаны были идти и идти без дороги, без цели, без конца. Идти до смерти.
Нередко весной в донских и кубанских степях, особенно после снежных зим, находили трупы оборванцев, а иногда только кости, растасканные зверями и собаками.
В большинстве случаев эти несчастные бродяги по закону, не привыкшие к местным условиям, погибали от холода, голода и метелей.
С наступлением холода много их появлялось на станциях Владикавказской железной дороги. Изможденные, оборванные, измученные, дрожащие в отрепьях от холода, они вечно осаждали начальников станций и жандармов просьбами довезти их до следующей станции.
Масса краж из вагонов, грабежей около станций железных дорог совершалась ежедневно по линии, и хотя далеко не все совершали их «бродяги по закону», но все сваливалось на них.
Да и удобно: люди без настоящего и будущего, которым тюрьма — дом, кандалы — игрушки.
Люди с волчьим видом.
— Почет тебе, как волку бешеному: ни тебе работы, ни тебе ночлега — мандруй без останову, пока не сдохнешь! — объяснил мне откровенно один из таких.
И тоже припомнил сестру Варвару, как и тот мой бродяжка.
И я разыскал эту удивительную сестру Варвару.
Действительно, близ Любани, станции Николаевской железной дороги, жила сестра Варвара в основанной ею же пустыньке, приюте для проходящего, скитающегося люда.
Эта пустынька — истинное благодеяние. Сестра Варвара, украинка по рождению, богатая помещица, блиставшая когда-то в обществе, прекрасно образованная, долго жившая за границей, после смерти мужа вся отдалась служению несчастному, страждущему люду. Она изучила трущобы, поняла быт бесприютных скитальцев, людей с волчьим видом, и создала им приют на пути следования из Петербурга в глубь России.
Уже несколько лет существовал этот приют, состоящий из домика, где накормит и напоит бесприютных сестра Варвара.
Во время обеда она читала своим оборванным беспаспортным гостям книги или что-нибудь рассказывала, выслушивала злоключения каждого, ищущего услышать слово человеческое, ободряла его.
Приходили дождливой осенью и холодной зимой полунагие, голодные, грязные…
Принимала людей грязных, зловонных, которых все сторонятся, людей без паспортов, с темным прошлым, готовых на преступление, которых все гонят от себя, боясь за свою собственность и жизнь.
А сестра Варвара принимала их, как своих родных, обмывала их, перевязывала их раны, даже выстроила им баню.
Это было давно. В прошлом столетии. О дальнейшей судьбе сестры Варвары я с той поры не слыхал.