Том 3. На японской войне. Живая жизнь
Шрифт:
– Я сейчас с севера приехал, из Гудядз.
– Нет, от Юзантуня?
Казаки разыскивали японского шпиона, одетого русским военным врачом. Около Байтапу он спросил пехотинцев, куда ушла 25 дивизия, те сказали. Потом раздумались: лицо с косыми глазами, русский выговор плохой. Сообщили казакам. Казаки бросились вдогонку. Подозрительный врач расспрашивал у Юзантуня артиллеристов, потом обозных. Обозные почувствовали сомнение, хотели задержать врача, он повернул лошадь и ускакал, а солдаты были без винтовок. Дальше след японца терялся. Кто-то видел какого-то военного врача, направлявшегося
– Это, значит, не вы были?
Казаки вышли из фанзы и поскакали дальше.
– Да, не дремлют японцы, работают, – вздохнул Селюков.
Шанцер задумчиво прислушивался к грохоту орудий. Он нервно и брезгливо повел плечами.
– Господи! Кажется, и сами-то пушки русские стреляют совсем иначе, чем японские! Что-то такое тупое в их звуке, вялое…
Утром встречаемся мы с врачами-земцами.
– Вы не уехали? – удивились мы.
– С какой стати?
– Ведь вы же получили приказ уехать.
– Эка! Станем мы исполнять их приказы. Мы сюда приехали работать, а не кататься по железным дорогам.
Оказывается, и вчерашнего приказания эвакуировать раненых они тоже не исполнили, а всю ночь оперировали. У одного солдата, раненного в голову, осколок височной кости повернулся ребром и врезался в мозг; больной рвался, бился, сломал под собою носилки. Ему сделали трепанацию, вынули осколок, – больной сразу успокоился; может быть, был спасен. Если бы он попал к нам, его с врезавшимся в мозг осколком повезли бы в тряской повозке на Фушунскую ветку, кость врезывалась бы в мозг все глубже…
– Мы ведь Треповых хорошо знаем, – смеялись земцы. – Они люди военные, для них самое главное – телеграфировать в Петербург: «все раненые вывезены». А что половина их от этого перемрет, – «на то и война». Чем мы рискуем? Везти тяжелых раненых, перетряхивать их, перегружать – верная для них смерть. Когда придется отступать, тогда и обсудим, что делать… А Трепова нам чего бояться? Ну, обругает, – что ж такое!
В тот же день, 19-го февраля, мы получили приказ: раненых больше не принимать, госпиталь свернуть, уложиться и быть готовыми выступить по первому извещению. Пришел вечер, все у нас было разорено и уложено, мы не ужинали. Рассказывали, что на правом фланге японцы продолжают нас теснить.
Куропаткин окружил и разбил обходный отряд, но сзади, уступами, появляются все новые и новые обходные колонны.
– Прут без числа, как свиньи, как саранча! – в трепетном недоумении и ужасе рассказывали проезжие казаки. – Раздемшись на штурм бегут, в однех гимнастерках. Тысячами их кладут, а они еще грубее вперед прут, словно пьяные…
В два часа ночи из штаба корпуса пришла телеграмма, – обоим госпиталям немедленно выступить в деревню Хуньхепу, верст за семь на северо-запад. Через четверть часа пришла новая телеграмма: командир корпуса разрешил нам переночевать на месте и выступить утром.
– Очевидно, вспомнил, что Новицкой нужно поспать ночь, – догадывались мы.
Утром мы выехали. Земцы прощались с нами и посмеивались.
– А вы остаетесь? – спрашивали мы с смутным стыдом и завистью.
– Остаемся. Удрать всегда поспеем. Дело немудрое.
Было тихое солнечное утро. Наш обоз, поднимая пыль, медленно двигался по дороге. Мы ехали верхом. Сзади, слева, спереди гремели пушки. Среди приглядевшихся очертаний ехавших с обозом всадников одна фигура была новая. Это был поручик Шестов. Рука его окончательно поправилась, и вчера его выписали из госпиталя. Но поручик «не знал, где теперь находится штаб», и поехал вместе с нами.
Хуньхепу было битком набито обозами и артиллерийскими парками. Все фанзы были переполнены. Мы приютились в убогом глиняном сарайчике. Пошли пить чай к знакомым врачам стоявшего в Хуньхепу госпиталя.
Там рассказывали, что от царя получена телеграмма, поздравляющая армию с победой.
– Какая же победа?
– Говорят, обходная армия разбита в пух, мы переходим в наступление.
– А сколько в нашем корпусе потерь! В Куликовском полку легло полторы тысячи человек, Кирсановский полк уничтожен почти целиком, командир полка убит…
– Черт возьми, масленица наступает!.. Вот так масленица.
– А вы слышали, господа? Японцы перебросили в наши окопы записку, в ней они 25 февраля приглашают русских в Мукден на блины.
– Вот нахалы!..
Приехал в Хуньхепу и султановский госпиталь. Фанз для него тоже, конечно, не оказалось. Султанов, как всегда в походе, был раздражителен и неистово зол. С трудом нашел он себе на краю деревни грязную, вонючую фанзу. Первым делом велено было печникам-солдатам вмазать в печь плиту и повару – готовить для Султанова обед. Новицкая оглядывала грязную, закоптелую фанзу, пахнувшую чесноком и бобовым маслом, и печально говорила:
– А в Мозысани потолок и стены были у нас оклеены розовыми обоями, на полу были циновки…
Султанов, желтый и сердитый, послал командиру корпуса телеграмму:
«Не нашел ни одной свободной фанзы; где прикажете поместиться?»
Мне представился наш корпусный, читающий приходящие телеграммы: в таком-то полку легло полторы тысячи человек, такой-то полк уничтожен целиком, там-то появились с фланга японцы, – д-р Султанов не может себе найти удобного помещения…
А поручику Шестову все никак не удавалось узнать, где находится штаб дивизии. Поэтому он снова лег в здешний госпиталь. Когда мы пили у врачей чай, он зашел к ним. Неожиданно увидев нас, поручик напряженно нахмурился, молчаливо сел в уголок и стал перелистывать истрепанный том «Нивы».
Пришел наш главный врач, хмурый и расстроенный.
– Получена новая телеграмма – перейти мост через реку Хуньхе и там ждать дальнейших приказаний.
– А как дела, не знаете?
– Что! Японцы прорвали центр, Суятунь горит. Здесь велено заготовить керосину, чтоб при первом приказе зажечь все склады. Контроль, казначейство и обозы второго разряда переводятся на север…
К вечеру мы получили вторую телеграмму, – немедленно идти в деревню Палинпу, к востоку от Мукдена.
Мы выступили, когда солнце садилось. Ветер чуть веял, горизонт был мутный – от дыма? от пыли? Бесконечные обозы столпились у узкого, ветхого и истоптанного понтонного моста через реку Хуньхе. Мы томительно долго ждали своей очереди.