Том 4 . Произведения Севастопольского периода. Утро помещика
Шрифт:
Но нищета, трудъ крестьянина, принужденнаго работать изъ всхъ силъ и безпрестанно, невозможны съ такимъ характеромъ. Онъ убиваетъ надежду, увеличиваетъ безпомощность. А безпрестанные брань, побои вселяютъ равнодушіе даже отвращеніе [къ] окружающему [?]. Наконецъ, чт'o грустне всего, къ безсилію присоединяется сознаніе безсилія: и бдность, и побои, и несчастія длаются обыкновенными необходимыми явленіями жизни, онъ привыкаетъ къ нимъ, и не думая о возможности облегчить свою участь, ничего не желая, ничего не добиваясь. Давыдку забили. Онъ знаетъ, что онъ лодырь, что ему сть нечего. Что-жъ, пускай, бьютъ, такъ и слдуетъ, разсуждаетъ онъ. —
«Но что мн длать съ нимъ, думаетъ мой герой, грустно наклонивъ голову и шагая большими шагами внизъ по деревн. – Ежели останутся такіе мужики, то мечта моя видть ихъ всхъ счастливыми никогда не осуществится. Онъ никогда не пойметъ, чего я отъ него хочу, онъ отъ меня ничего не ожидаетъ, кром побой. Такъ и быть должно. Его 20 лтъ били, а я только годъ стараюсь совтовать
Болхиныхъ семья большая и дворъ исправный. Во всей вотчин, почитай, первый мужикъ. Лтось другую связь изъ своего лса поставилъ, господъ не трудилъ. Теперь есть, гд съ семьею распространиться. Коней у него, окромя жеребятъ, да подростковъ, троекъ 6 соберется, а скотины, коровъ, да овецъ: какъ съ поля гонятъ, да бабы выйдутъ на улицу загонять, такъ въ воротахъ ихъ то сопрется, что у-у! Бда! до француза старикъ садилъ – тамъ у нихъ пчелы, осикъ важный! Люди говорятъ, что у старика и деньги есть и деньги не маленькія; да онъ про то никому не сказываетъ, и никто, ни дти, ни невстки не знаетъ, гд он у него зарыты. Должно на осик, больше негд. – Да какъ имъ справнымъ не быть? Старикъ-атъ Болха мужикъ умный, разчетливый и порядки всякіе знаетъ. Съ молодыхъ-то лтъ онъ на станціи на 3-хъ тройкахъ лтъ 8 стоялъ. Ну, какъ сошелъ и лошадьми, и снастью справился, и въ мошн то не пусто было, батрака нанялъ, за землю принялся. Пчелами занялся. И назвать, что пчеловодъ! противъ него, другаго мастера по всей окружности нтъ. – Далъ Богъ ему во всемъ счастія и на хлбъ, и на лошадей, и на скотину, и на пчелъ, и сыновья-то ребята знатные выросли, да и баловаться то онъ имъ больно повадки не давалъ, куратный мужикъ! Какъ пришла пора, и сыновей женилъ, одну бабу взялъ у своихъ, а двухъ въ сусдей на свой коштъ[?] откупилъ. Просить тогды некого было – опека была. Ну, извстное дло: какъ настоящій хозяинъ въ дому: да семья большая, невстки-то полаются, полаются, а все ладно живутъ и мужики зажиточные. Старикъ-отъ, годовъ 5 тому будетъ, было лугами по малости займаться сталъ, съ Шкаликомъ въ долю пошелъ, да не посчастливилось. 300 р. на Шкалику пропало, и расписка по сю пору у старика лежитъ, да получить не чаетъ; такъ и бросилъ. Меньшіе ребята – Игнатка, да Илья – теперь каждый годъ на 5 тройкахъ зиму въ извозъ здятъ, а старшего Карпа старикъ хозяиномъ въ дом поставилъ. «Старъ, мылъ, ужъ мн не по силамъ, и мое дло около пчелъ». Карпъ то мужикъ и похвальный, да все проти старика не будетъ: да и хозяинъ-отъ онъ неполный. Неспорно старикъ и передалъ все ему, да деньги не открываетъ, ну, извстно, хоть пока живъ, да деньги у него, въ дому-то все стариковъ разумъ орудуетъ. Этакъ-то они и славно живутъ, коли бы не старикъ. Куды? —
Въ новыхъ тесовыхъ воротахъ, которыя съ скрипомъ отворились, Николиньку встртилъ Илья. Онъ велъ поить 2 тройки крпконогихъ, гривистыхъ и рослыхъ коней. Лошади хотя были сыты и веселы, были уже не совсмъ свжи. У нкоторыхъ широкія копыта, потные колени погнулись, и во многихъ мстахъ видны были старые побои на спин и бокахъ. Лицо Илюшки Болхина, одно изъ красивйшихъ лицъ, которыя когда либо мн удавалось видть. Все, начиная отъ свтло-русой головы, обстриженной въ кружокъ, до огромныхъ тяжелыхъ сапогъ съ сморщенными широкими голенищами, надтыхъ съ особеннымъ ямскимъ шикомъ на его стройныя ноги – все прекрасно.
Онъ средняго роста, но чрезвычайно строенъ. Правильное лицо его свже и здорово; но беззаботное и вмст умное выраженіе ясныхъ, голубыхъ глазъ и свжаго рта, около котораго и пушекъ еще не пробивается, дышитъ какою-то необыкновенно пріятною русскою прелестью. Можетъ быть бываютъ фигуры изящне фигуры Илюшки, но фигуры граціозне и полне въ своемъ род желать нельзя: такъ хорошо его сотворила русская природа и нарядила русская жизнь. Какъ хорошо обхватываетъ косой воротъ блой рубахи его загорлую шею и низко повязанный поясокъ его мускулистый и гибкій станъ. Какая ловкая и увренная походка, несмотря на эти огромные сапоги. Порадовалась душа Николиньки, глядя на него, когда онъ, поклонившись ему, бойко встряхнулъ свтлыми кудрями. На широкомъ двор подъ высокими навсами стоитъ и лежитъ много всякаго мужицкаго добра, телги, колеса, ободья, сани, лубки… Подъ однимъ изъ нихъ Игнатка и Карпъ прилаживаютъ дубовую ось подъ новую троичную телгу. – Игнатъ побольше, поплотне и постарше Ильи; у него рыжеватая бородка клиномъ, и онъ одтъ не по степному: на немъ рубаха пестрая, набойчатая и сапоги, <сапоги рзкая черта въ мужицкомъ быт – они всегда что нибудь да значатъ> но, несмотря на сходство съ братомъ, онъ не хорошъ собой. Карпъ еще повыше, еще поплотне, еще постарше, лицо его красно, волоса и борода рыжія,
– Игнатъ, – сказалъ Князь.
– Чего изволите, – отвчалъ онъ, бросая подушку на землю.
– Вотъ, братецъ, я принесъ теб деньги, – сказалъ Князь, опуская глаза и доставая знакомую намъ смятую пачку ассигнацій, – которыя общалъ дать теб отъ Шкалика. Смотри-же, забудь все, что онъ сдлалъ, и не имй на него больше зла. Кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ, – прибавилъ Николинька для популярности рчи.
Игнатъ молчалъ и, улыбаясь глазами, съ любопытствомъ слдилъ за движеніемъ рукъ Николиньки, которыя тряслись, разбирая смявшуюся въ лепешку пачку ассигнацій. Молчание, продолжавшееся все это время, было крайне тягостно для моего застнчиваго героя. По какой-то странной причин онъ всегда терялся и краснлъ, когда ему приходилось давать деньги, но теперь въ особенности онъ чувствовалъ себя въ неловкомъ положеніи. Наконецъ 15 р. отсчитаны, и Николинька подаетъ ихъ, но тутъ Игнатъ начинаетъ улыбаться, чесать затылокъ и говорить: «на что мн его деньги? Ваше Сіятельство, я и такъ попрекать не стану. Съ кмъ грхъ не случается».
Въ это время подходитъ сгорбленный, но еще крпкій старикъ съ багровой плшью посередин блыхъ, какъ снгъ, волосъ съ сдою желтоватою бородою и нависшими бровями, изъ подъ которыхъ весело смотрятъ два умные, прекрасные глаза: это самъ старикъ Болха пришелъ съ осика посмотрть, что ребята работаютъ. Николинька обращается къ нему и сначала объясняетъ все дло. Старикъ внимательно слушаетъ дло и рзко обращается къ Карпу. «Возьми деньги. Благодари Его Сіятельство», говоритъ онъ Игнату и самъ кланяется.
– Меня не за что благодарить.
Сваливъ наконецъ эту тяжелую для него обузу, Николинька по своему обыкновенію вступилъ въ хозяйственный разговоръ съ старикомъ, котораго умные рчи и совты онъ любилъ слушать, и, разговаривая, пошелъ посмотрть съ нимъ новую хату.
Войдя въ избу, старикъ еще разъ поклонился, смахнулъ полой зипуна съ лавки передняго угла и, улыбаясь, спросилъ: «чмъ васъ просить, Ваше Сіятельство».
Изба была блая (съ трубой), просторная, съ полатями и нарами: свжія осиновыя бревны, между которыми виднлся недавно завядшій мохъ, еще не почернли, новыя лавки и полати не сгладились, и полъ еще не убился. Одна молодая, худощавая, хорошенькая крестьянская женщина, жена Ильи, сидла на нарахъ и качала ногой зыбку, прившанную на шест къ потолку, въ которой задремалъ ея ребенокъ, другая, Карпова хозяйка, плотная, краснолицая баба, засучивъ выше локтя сильныя, загорлыя руки, передъ печью крошила лукъ въ деревянной чашк. Аенька была въ огород. Въ изб кром солнечнаго жара было жарко отъ печи, и сильно пахло только что испеченнымъ хлбомъ. Съ полатей поглядывали внизъ курчавыя головки двухъ дтей, забравшихся туда въ ожиданіи обда. – Николинька сълъ кусокъ горячаго хлба, похвалилъ избу, хлбъ, хорошенькую двочку, которая, закрывши глазенки, чуть замтно дышала, раскидавшись въ зыбк и не желая стснять добрыхъ мужичковъ, поторопился выдти на дворъ и въ самомъ пріятномъ расположеніи духа пошелъ съ старикомъ посмотрть его осикъ. – Былъ часъ десятый; прозрачныя блыя тучи только начинали собираться на краяхъ ярко-голубаго неба; теплое, іюньское солнушко прошло 1/4 пути и весело играло на фольг образка, стоящаго на середин осика, оно кидало яркія тни и цвты на новую соломенную крышу маленькаго рубленнаго мшенника, стоящаго въ углу оска, на просвчивающіе плетни, покрытые соломой, около которыхъ симетрично разставлены улья, покрытые отрзками досокъ, на старыя липы съ свжей, темной листвой, чуть слышно колыхаемой легкимъ втромъ, на низкую траву, пробивающуюся между ульями, на рои шумящихъ и золотистыхъ пчелъ, носящихся по воздуху и даже на сдую и плешивую голову старика, который съ полуулыбкой, выражающей довольство и гордость, вводилъ Николиньку въ свои исключительныя владнія. Николиньк было весело, онъ видлъ уже всхъ своихъ мужиковъ такими-же богатыми, такими-же добрыми, какъ старикъ Болха, они вс улыбались, были совершенно счастливы и всмъ этимъ были обязаны ему; онъ забылъ даже о пчелахъ, который вились около его.
– Не прикажете-ли стку, Ваше Сіятельство, пчела теперь злая, кусаютъ? Меня не кусаютъ.
– Такъ и мн не нужно.
– Какъ угодно, – отвчалъ Болхинъ, оттыкая одну колодку и заглядывая въ отверстіе, покрытое шумящею и ползающею пчелою по кривымъ вощинамъ. Николинька заглянулъ тоже.
– Что скоро будутъ роиться? – Въ это время одна пчела забилась ему подъ шляпу и билась въ волосахъ, другая – ужалила за ухо. Больно ему было, бдняжк, но онъ не поморщился и продолжалъ разговаривать.
– Коли роиться, вотъ только зачала брать-то, какъ слдуетъ. Изволите видть теперь съ калошкой идетъ, – сказалъ старикъ, затыкая опять улей и прижимая тряпкой ползающую пчелу. – «Лети, свтъ, лети, – говорилъ онъ, огребая нсколько пчелъ съ морщинистаго затылка. Пчелы не кусали его, но зато бдный Николинька едва-едва выдерживалъ характеръ: не было мста, гд-бы онъ не былъ ужаленъ, однако онъ продолжалъ распрашивать…
– А много у тебя колодокъ? – спросилъ Николинька, ступая къ калитк.
– Что Богъ далъ, – отвчалъ Болхинъ, робко улыбаясь. – Вотъ, Ваше Сіятельство, я просить вашу милость хотлъ, – продолжалъ онъ, подходя къ тоненькимъ колодкамъ, стоявшимъ подъ липами, – объ Осип, хоть-бы вы ему заказали въ своей деревн такъ дурно длать.