Том 4. Часть 2. Голливуд. Конец немого кино. 1919-1929
Шрифт:
Премьера фильма «Глупые жены» состоялась в начале 1922 года в «Мишшн», самом крупном кинотеатре ЛосАнджелеса. Робер Флоре писал в «Синэ-магазин» (1922): «Вечер премьеры войдет в анналы киноистории Лос-Анджелеса. В восемь часов вечера кинотеатр «Мишшн» был взят приступом знаменитостями, кинозвездами и режиссерами. У входа скопилась огромная толпа. Значительные полицейские силы сдерживали зевак. В центральном проходе вели съемку двенадцать операторов. Вход в «Мишшн» был освещен мощными прожекторами, ртутными лампами и громадными плафонами. По счастливой случайности я пришел вместе с Рэксом Ингрэмом («Четыре всадника Апокалипсиса»). По воле того же случая я оказался рядом
В 1922 году такие премьеры были редкостью, но затем они стали правилом для всех супербоевиков. Этот праздник во многом помог «запуску» фильма. Леммле пустил его первым экраном на несколько месяцев в крупном нью-йоркском кинотеатре. А в Сан-Луи (Миссури) фильм пошел одновременно в 26-ти кинотеатрах.
Фильм «Глупые жены» вызвал не один скандал. Корреспондент «Синематографн франсэз» оказался в сентябре 1922 года одним из выразителей такого возмуще-
* Ирвинг Тальберг считался «интеллектуалом» среди голливудских продюсеров 20—30-х годов и был более противоречивой фигурой, чем это следует из текста. Его «художественные» претензии и попытки противостоять жесткой стандартизации производства в «МГМ» вылились в конфликт с Л.-Б. Манером, вследствие чего Тальберга фактически отстранили от работы в фирме. В своем романе «Последний магнат» (опубликован посмертно, в 1945 году) Ф.-С. Фитцджералд «списал» образ главного героя (кинопромышленника Стара, предпринимателя «созидательного» типа) с И. Тальберга,— Примеч. ред.
{1ия: «Кажется уже невероятным, что Уилл Хейс не воспротивился показу столь животного реализма, но совсем непонятно, как цензура пропустила фильм на наши экраны. Достойно сожаления, что герр фон Штрогейм 1!Спользовал свой великий талант постановщика на съемку сценария столь дурного вкуса».
К подобным протестам прислушались: через несколько педель картину «Глупые жены» запретили в Манчестере по настоянию «Комитета бдительности». Сильная, реакция наблюдалась и в Соединенных Штатах. «Фотоплей» (по свидетельству Льюиса Джекобса) писал: «Рассказать о таком фильме, как этот, равнозначно оскорблению любого американца... ибо он втаптывает в грязь американские идеалы и совсем не обращается к нашим традициям и чувствам».
Могущественная Ассоциация женских клубов обратилась в «Юнивэрсл» и к Уиллу Хейсу. Фильм начали калечить. В версиях, показанных во Франции и Италии, американский дипломат стал бизнесменом, поэтому вырезали несколько сцен — прибытие дипломата на крейсер «Салем», прием принцем Монако и двором, военную церемонию, кортеж, эскортирующий его в гостиницу, а также все эпизоды, где Штрогейм с едкой сатирой говорит о военных делах *.
«Все это сильно ослабило сценарий, в котором «граф Серж» использовал супругу посла для сбыта фальшивых денег, поскольку ее в подобных действиях заподозрить никто не мог. А на жену бизнесмена подозрение падает в первую очередь. Я выбрал ее посредницей именно за неоспоримую целостность ее характера. И все же фильм шел на Бродвее целый год».
Протесты, которые вызвал фильм «Глупые жены», и купюры свидетельствуют о том, как он отличался от тогдашней американской кинопродукции. Конечно, его персонажи и декорации несли отпечаток принадлежности к голливудскому миру — красавцы военные, светские женШины, мошенники высокого полета, дворцы, роскошные гостиные, игорные залы и т. п. Да и в сценарии присутствовали мелодраматические решения.
Но Штрогейма уже тогда охватила страсть к подлин, °сти, которая не ослабевала в течение всей его карьеры
Чуше ^а*ется> так искромсали американский вариант картины. ВоэМузе Н Чггр°гейм писал: «Эйрис Барри, директриса (будущая) ным ц совРеменн°го искусства в Нью-Йорке, объявила себя верховрежиссера. В эпоху, когда Голливуд проливал слезы жалости по русской эмиграции, его «граф Серж», о котором неизвестно, был он узурпатором или нет, продолжал вести прежний образ жизни, но пользовался иными средствами. Он — соблазнитель, но женщины нужны ему для мошенничества; он — игрок, но передергивает в картах; он подменяет царские «бумаги» фальшивой монетой. Его прекрасная осанка, награды, «голубая» кровь, великолепное воспитание служат ему пропуском повсюду.
Для Штрогейма подобный аристократ — законченный мерзавец. И финальная сцена, когда старик сталкивает его труп в канализационный люк, превращается в символ. Подобные паразиты (и у власти и в изгнании) для Штрогейма ничем не отличаются от самого поганого отребья.
В фильме «Глупые жены» реалистично изображена Европа 1919—1920 годов. Только что закончившаяся война еще не забыта. В одной из самых ярких сцен граф Серж толкает человека в военной форме, с широкой пелериной на плечах. Плащ падает — и мы видим инвалида без рук...
В искусственном мире Монте-Карло царит безумная мания удовольствий, которая охватила богачей (старых и новых). В этом мире, мечтающем о возврате довоенной «прекрасной эпохи», русский аристократ превращается в мошенника, а другой получает все права на уважение, даваемое властью денег. Это — американец, и неважно, дипломат он или, как в окончательном варианте, бизнесмен. Только после войны людей из Нового Света стали принимать с такой пышностью.
В «Глупых женах» присутствует и любимая тема Штрогейма: человек, покинувший свое социальное окружение и город, оказывается безоружным перед лицом враждебной природы. Отсюда — акцент на грозу, в которую попадают граф Серж и жена дипломата.
Вначале Штрогейм кажется жестоким человеком, поскольку не отступает перед самыми неприятными явлениями жизни. В одной из вырезанных частей была сцена, когда граф Серж, стоя перед зеркалом, выдавливает прыщик. Если такие кадры можно отнести к «натуралистическим», не стоит осуждать за них все произведение, поскольку его героев не преследует рок и они не рабы физиологических потребностей. Они — продукт общества совершенно точно определенной эпохи и социальной организации.
лПо этой (и другим) причине Штрогейм только выглядит пессимистом. Вспоминая знакомое ему австрийское общество или глядя на современный Голливуд, он с горькой усмешкой восклицает: «Все — гнилье и мерзость». Но если проникнуть за броню горечи, видишь его глубокий гуманизм. Он не относится к тем жестоким людям, которые говорят: «Хромой утке пощады нет». Его охватывает жалость при встрече с любым человеком с физическими недостатками, с любой жертвой — глухонемой девушкой или горничной, жалкой и уродством и положением прислуги.
Он не издевается над настоящими человеческими чувствами. Штрогейм борется с лицемерием и социальной ложью. Он верит в любовь — и его и нас возмущает граф Серж, разыгрывающий страсть и обманывающий женщин. Штрогейм отделяет страсть от полового инстинкта, развращенности, о которых говорит либо прямо, либо намеками.
Рассказ ведется легко и плавно, с желанием, как у Чаплина или Гриффита, быть понятым всеми. Он умело руководит игрой актеров. Две княжны изображены Мэй Баш и Мод Джордж настолько убедительно, что Штрогейм еще долго останется верным М. Джордж, которая сыграет хозяйку борделя в фильме «Карусель» и княгиню-мать в картине «Свадебный марш».