Том 4. Очерки и рассказы 1895-1906
Шрифт:
— Я расскажу вам про разбойников.
— О-о! — протянула Маня и сверкнула глазами.
— Ой! — подхватил Федя.
— Ой-ой-ой! — завизжала Оля, и все рассмеялись.
— Ну, слушайте…
Но в это время раздался из спальни голос матери:
— Петя!
Петя встал и пошел кматери.
— Затвори двери.
И мать заговорила тихим голосом:
— Не пугай ты их на ночь разбойниками — да еще сегодня… И без того свои разбойники, может быть, придут.
Мурашки пробежали по спине Пети, и изменившимся голосом он сказал:
— Ну хорошо, я им что-нибудь такое коротенькое расскажу.
Он возвратился, сел и начал:
— Ну, так вот… Разбойники собрались раз и решили идти в Царство сказок… И пошли… А кто хочет знать, что они там наделали, пусть сам идет в это царство и узнает, а я не знаю и мне некогда, потому что надо уроки учить.
— Ну?!
— Ну, Петя!?
Но Петя быстро вскочил и, убежав в свою комнату, запер ее на крючок.
Дети колотили в дверь и кричали:
— Противный, гадкий, нехороший!
— Детки, оставьте Петю, — сегодня все пораньше ложитесь.
Маня поняла и деловито ответила:
— Хорошо, мама, хорошо, — я сейчас начну их укладывать.
Маня укладывала Федю, Олю и что-то шептала им на ухо. И оба сейчас же закрыли глазки и лежали не двигаясь, точно уже спали.
Улегшись, то же сделала и Маня.
Агаша еще посидела, вздохнула и тоже ушла было.
— Агаша, сегодня спи в детской!
Агаша ушла, возвратилась назад с мешком, бросила его к печке и легла, подложив руку под голову.
Во всем доме сразу наступила искусственная, настороженная тишина.
И страшней всех было Оле. Она. иногда не выдерживала и открывала глазки. Тогда она видела комнату, тускло освещенную лампадкой. Только риза сверкала, но туда боялась смотреть Оля, потому что ей казалось, что божья матерь на иконе с спасителем иногда шевелится. Еще страшнее было смотреть в темные окна. Казалось, что кто-то страшный там заглядывал в комнату.
И так страшно сделалось, наконец, Оле, что, закрыв глаза, она сразу и заснула от страху.
Пете тоже плохо шли уроки в голову. Все казалось ему, что кто-то где-то ходит, и он постоянно отрывался и прислушивался.
Вот скрипнула дверь; может быть, идет пьяный отец?!
Раз попробовали было запереть двери. Он выломал замок одним ударом ноги — и что только было после этого!
Наверно, когда-нибудь отец всех их убьет. И его первого. Опять точно ходит кто-то, опять скрипнула дверь — и тихо, тихо. Ах, как страшно! Как мучительно и ждать и заниматься!
Нет, лучше прилечь и уж только слушать.
Заснул и Петя.
Мать зашла в детскую, заглянула в Петину комнату. Постояла, осторожно подошла к столу, потушила лампочку и ушла к себе в спальню. Присела
Буря все сильнее разыгрывалась. Точно срывал крышу ветер, что-то хлопало, и точно вздрагивал весь дом. А иногда с диким воем и свистом ветер врывался в трубу, — так резко, так резко, так неожиданно, что беременная маленькая женщина начинала креститься, и тогда глаза ее еще неотступнее смотрели в образа. Точно говорили:
«Нет, нет, вы должны мне помочь, и я не отстану от вас. Тут, тут и умру…»
А то сразу вдруг стихала буря, и наступала такая тишина, что, охваченная ужасом, она вскакивала и, заломив руки за голову, ходила по комнате, и белые губы ее шептали:
— За что же, господи?!
Простые стенные часы в столовой глухо пробили одиннадцать, двенадцать часов.
«Скоро теперь»… — мелькнуло в ее голове, и сразу похолодели ее руки. Точно ударили в набат сердце, виски, вся кровь.
Еще ни одного подозрительного звука не было слышно, и буря стихла, но она уже явственно чувствовала его. Он встает, наконец, из-за своего стола. Полчетверти водки он выпил и, качаясь, идет к двери.
Он старается идти беззвучно, осторожно, но ноги изменяют и тяжело ступают. Иногда гулко разносится по комнатам падающий вдруг стул, стол.
Дрожащими руками торопливо мать зажигает лампу в детской, приносит из Петиной комнаты и из спальни.
Светло, как днем.
— Деточки, милые, вставайте, — наклоняется она к кроваткам, и быстро вскакивают Маня, Федя, Оля. Они уже на полу в рубашечках и дрожат, ухватившись за мать.
«Петю не успела разбудить, пусть спит, может, пронесет господь», — проносится в голове матери.
— Идем к печке, там теплее. Варвара, разбуди Нюсю, чтоб не испугалась от крика. Агаша, Агаша…
Агаша поднялась и протирала, ничего не понимая, глаза.
Уже в соседней комнате тяжелые шаги.
— Смотрите же, сразу! Как можно громче!
Дверь отворилась, и на пороге стоял, качаясь, страшный человек с бессмысленными, мутными глазами, взъерошенными волосами, в одной рубахе, с голыми ногами.
Отчаянный, пронзительный крик, несущийся ему навстречу, заставляет его на мгновенье точно опомниться.
Иногда, от этого крика он уходит сразу и больше не возвращается.
Иногда, выпив еще до потери полного сознания, он возвращался опять.
На этот раз он постоял, что-то вроде презрительной гримасы мелькнуло на его лице, какая-то злая радость разлилась и медленно, с видом идиота, помешанного, у которого в мозгу тем не менее какая-то мысль засела, медленно пошел к стоявшим у печки, и, чем ближе подходил он, тем бессмысленнее и тем отвратительнее, тем ужаснее было его лицо.