Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак
Шрифт:
— Почему ты не отвечаешь, дочь моя?
— Потому что не знаю, — пролепетала она.
— Как? Неужели ты не можешь вспомнить такое важное обстоятельство?
— Я была так взволнована.
— Это возможно, — проговорил прокурор.
— Правда ли, что, как гласит обвинительный акт, граф Янош Бутлер на вопрос, любит ли он тебя или нет, ответил: «Нет»?
— Не знаю, я не слыхала ни того, ни другого.
— Так… А правда ли, что уши свидетелей, присутствовавших при обряде, были заткнуты ватой?
— Я не видела!
— А правда ли, далее, что, когда венчавший вас священник хотел соединить ваши руки под епитрахилью, граф Бутлер стал сопротивляться и твоему
Мария побледнела, опустила голову, как бы застыдившись, потом тихо прошептала:
— Неправда.
— Чем же ты тогда объясняешь, дорогая дочь моя, что граф Янош Бутлер выдвигает эти обвинения и настаивает на них?
Мария подняла голову:
— Тем, что он страдает галлюцинациями, глубокоуважаемый святой суд.
— На чем ты основываешь свое утверждение?
— Все его слуги в бозошском имении подтвердят, что Бутлер часто подолгу и громко разговаривал у себя в комнате с портретом матери, словно ему задавали какие-то вопросы.
— Кто это может подтвердить?
— Повариха Видонка, тетушка Капор и Иштван Гуйяш. Аудитор кивнул вице-секретарю, чтобы тот вызвал этих людей в суд, потом снова повернулся к допрашиваемой:
— Я задам тебе, дочь моя, один деликатный вопрос. Соберись с силами, чтобы ответить нам, которыми руководит не праздное любопытство, а стремление соблюсти святость канонических законов, дабы через них приобщиться к источнику истины.
Но прежде чем познать истину, не грех было насладиться и табаком. При этой мысли председательствующий вынул табакерку и понюхал табак. Остальные каноники последовали его примеру, после чего все начали чихать, а помощник секретаря не успевал повторять: «Будьте здоровы!»
Гм, щепетильный вопрос! Каноники уже были знакомы с этой стороной бракоразводных процессов. Их крохотные, заплывшие жиром глазки оживились и замигали, как потревоженный фитилек в лампадке.
— Скажи мне, дочь моя, графиня Бутлер, урожденная баронесса Мария Дёри, сколь соответствует истине утверждение, будто графа Яноша Бутлера путем насилия и коварства на подъемной машине доставили в твою опочивальню?
Мария Дёри изменилась в лице при воспоминании об этой печальной ночи и срывающимся голосом ответила:
— Не знаю…
Она задрожала всем телом, взор ее потух, а лицо, и без того бледное, стало совершенно бескровным.
— Так расскажи нам, что же произошло в спальне?
Она пошевелила губами, хотела что-то сказать, но вдруг вздрогнула и упала без чувств.
Каноники испуганно повскакали со своих мест. Только святой отец Винце Латор, сохраняя спокойствие, склонился над беспомощно поникшей женщиной, приподнял ее и приложил ухо к сердцу, чтобы удостовериться, бьется ли оно. Но — изыди сатана!.. — он припал своим волосатым ухом к ее груди, которая тяжело вздымалась (за такой великий грех это ухо нужно было бы отрезать и положить в спирт, как поступили в свое время с ухом Мартинуци *). Наконец секретарь брызнул водой в лицо баронессы, после чего красавица с усилием подняла веки и устремила на каноника грустный, но вместе с тем чарующий и благодарный взгляд. Святой отец усадил ее на стул, и она постепенно пришла в себя.
— Nomen est omen — vidite Latronem, — завистливо прошептал каноник Йожеф Сентгайи, любивший сочинять злые каламбуры. — Vidite Latronem! [94]
— Дочь моя, — проговорил аудитор кротким голосом, — может быть, ты скорее придешь в себя на свежем воздухе. Об остальных подробностях мы допросим тебя как-нибудь в другой раз.
Вслед за тем допросили
94
В его имени — его судьба. Перед вами разбойник! (лат.)
Допрос попа Сучинки занял весьма много времени, прокурор задавал ему всевозможные перекрестные вопросы, пробуя сбить его, но это не удалось. Каноники слишком переутомились и перенесли заседание на следующий день.
Все подробности процесса, хоть он и происходил при закрытых дверях, быстро стали известны публике. Обморок Марии Дёри («Будь я последним дураком, если это не было разученной комедией!» — говорили многие), показания попа, смятение, написанное на его лице, приятные манеры Бутлера, замечания, оброненные канониками дома, в присутствии своих поварих, — все это через несколько часов уже послужило пищей для пересудов на базарной площади; люди обсуждали все «за» и «против», спорили, заключали пари — словом, жители города только и жили этим процессом. Знаменитый процесс и впрямь вызвал большое оживление в Эгере. Со всей округи в город съехалось много дворян; одни хотели встретиться с Дёри, другие — с Бутлером. Приехали, конечно, и такие, которые просто рассчитывали провести несколько интересных вечеров, сдобренных, разумеется, карточной игрой; в город прикатила и труппа Фесписа. Голь на выдумки хитра. Бродячие актеры, подвизавшиеся до этого в Мишкольце, пронюхали, что грандиозный бутлеровский процесс продлится несколько недель и на него во множестве съедется скучающая знать.
И они не просчитались. Господин Фаи, бывший большим меценатом, в первый же день скупил все оставшиеся билеты и роздал их прислуге Бутлера — гусарам, поварам и служанкам, с тем условием, чтобы потом они разыграли этот спектакль на домашней сцене. А так как все дворянство, пребывавшее в Эгере, собралось после ужина в замке Бутлера, то господин Фаи и призвал в большой зал прислугу, побывавшую на представлении. После долгих препирательств служанки Эржи и Жужика вышли вперед и разыграли сценку — разговор двух благородных дам в горностаевых палантинах; одна из них должна была изображать Иоганну Неаполитанскую, другая — ее подругу.
— Почему ты такая печальная, герцогиня Иоганна? — спросила Эржи.
— И вовсе я не печальна, — ответила Жужика.
— Нет, ты печальна. Наверное, у тебя большое горе?
— Да какое тут горе, я же весела.
— Нет, печальна, говорю тебе. Не упрямься, как ослица.
— Ей-богу, я весела, а ежели ты еще раз назовешь меня ослицей здесь, перед благородными господами, я оттаскаю тебя за волосы…
Из-за этого спора, так и оставшегося неразрешенным, дальнейшие перипетии разыгрываемой драмы никак не могли развернуться. Господа еще надрывались от смеха, когда в зал неожиданно вошел старый Хорват.
Он был встречен присутствующими с бурной радостью, а Бутлер — тот прямо бросился ему на шею.
— Как я счастлив, что и вы здесь, дорогой дядюшка! Хорват тоже нежно обнял Бутлера.
— Если уж я полюблю кого, то никогда не покину. Позднее, в более узком кругу друзей, Хорват рассказал, что сегодня пополудни он передал архиепископу письмо от наместника.
— Ты лично передал? — спросил Фаи.
— Да-с.
— Удивляюсь, как это он принял тебя.
— Я заранее уведомил его о письме. Архиепископ лежал на диване с забинтованной ногой, да-с.