Том 5. Чудеса в решете
Шрифт:
— А он… не кусается? — спросил, морщась, Харченко.
— Ну, Витенька… Ты форменный глупец… Где же это видано, чтобы глухонемые кусались? Ты только не дразни его.
— Черт знает! Очень нужно было приводить его. Эй, ты!.. А-бб-а! Иди сюда. Куш тут.
Харченко был действительно человеком без стыда и совести… Он налил чаю в большую чашку с отбитым краем, бросил в нее кусок сахара и поставил в уголку на стуле, указал на нее Громову.
— А-вввв-в… Хххх… — залепетал беспомощно Громов и замахал руками перед лицом
— Что он?! — закричал испуганно Харченко.
— Сахару ему мало положил. Не скупись, Витя. Разве ты не знаешь, что глухонемые страшно любят сахар?
Как будто в подтверждение этих слов, Громов подскочил к столу, запустил руку в сахарницу и, вытащив несколько кусков, набил ими рот и карманы.
— Видишь? — прищурился Подходцев.
— Да что это вы, братцы, — возмутился Харченко, — привели черт знает кого!.. Скажи ему, Подходцев, чтобы он сидел смирно и пил свой чай.
— А-бб-а! — закричал Подходцев, давая Громову пинок. — Ты! Сиди там! Куш! Пей это… чай… понимаешь? Дубье новочеркасское!
Громов покорно отошел в уголок, сел на пол и, склонив голову, стал тянуть из своей громадной чашки чай. Нерастаявшие куски сахара вылавливал руками и, причмокивая, ел с громким хрустеньем.
— Форменная обезьяна, — покачал головой Харченко и обратился к Подходцеву: — Что поделываете, ребята?
— Ничего, Витечка. Занимаемся, книжечки читаем, по бульварчикам гуляем, котлетки в ресторанчиках кушаем.
Замолчали. Наступила многозначительная пауза. Подходцев вдруг крякнул и спросил с места в карьер, безо всяких приготовлений:
— Скажи, Витечка, ты никогда не травил мышей?
— Не травил, — отвечал Харченко. — А что?
— Да, понимаешь, завелись у нас в квартире мыши. Купил я сейчас отравы, а как им ее давать — не знаю.
— А какая отрава?
— Да вот, взгляни.
Подходцев вынул из кармана маленький сверток с белым порошком и, развернув его, положил на стол.
— Как же это называется?
— Это, Витенька, вещь вредная, ядовитая. Мышьяковистое соединение.
Глухонемой Громов стал на ноги, поставил пустую чашку в уголок, приблизился к столу и, увидав белый порошок, с радостным, бессмысленным криком бросился на него.
— Что он делает?! — вскочил Харченко.
Было поздно… Громов схватил горсть «мышьяковистого соединения» и с довольным визгом, кривляясь, отправил его в широко открытую пасть.
— Сахар!!! — в ужасе вскричал Подходцев. — Он думает, что это сахар!!! Остановите его…
Харченко бросился к Громову, но на пути ему попался Клинков; он обхватил руками шею Харченки и заголосил:
— Витенька, миленький, что же мы наделали?!.
— Пусти! — бешено крикнул Харченко и, оттолкнув прилипшего к нему Клинкова, нагнулся к Громову.
Громов лежал на ковре, пуская изо рта пузыри, и смотрел на Витю закатившимся белым глазом. Грудь и живот его с хрипом поднялись несколько раз и опали… По всему телу прошла судорога, ноги забились о ковер и — Громов затих.
Картина смерти была тяжелая, потрясающая…
Подходцев встал на колени, прислонил ухо к груди усопшего, перекрестился и, обратив на Витю полные ужаса глаза, шепнул:
— Готов.
Затем, сняв со стены зеркало и приложив его ко рту усопшего обратной деревянной стороной, благоговейно повторил:
— Готов.
Харченко захныкал.
— Что вы наделали!.. Зачем вы его привели?.. Это вы его отравили! Яд был ваш!
— Молчи, дурак. Никто его не травил. Сам он отравился. Клинков, положим его на диван. Дай-ка, Витя, простыню… Надо закрыть его. Гм… Действительно! В пренеприятную историю влопались.
— Что же теперь будет? — в ужасе прошептал Харченко, стараясь не глядеть на покойника.
— Особенного, конечно, ничего, — успокоительно сказал Подходцев. — Ну, полежит у тебя до утра, а утром пойди, заяви в участок. Ты не бойся, Витя. Все равно улик против тебя нет. Продержат несколько месяцев в тюрьме, да и выпустят.
— За… что? В… тюрьму?
— Как за что? Подумай сам: у тебя в квартире находят отравленного человека. Кто? Что? Неизвестно. Что ты скажешь? Что мы его привели? Мы заявим, что и не видели тебя, и никого к тебе не приводили. Не правда ли, Клинков?
— Конечно. Что нам за расчет… Своя рубашка к телу ближе.
— А ты, Витя, уж выпутывайся, как знаешь, — жестко засмеялся Подходцев. — Можешь, впрочем, разрезать его на куски и закопать в овраге. Пойдем, Клинков.
— Братцы! Господа! Товарищи! Куда же вы?! Как же?..
— Какие мы тебе товарищи, — сурово сказал Подходцев. — Пусти! Идем, Клинков.
— Нет, я не пущу вас, — закричал Харченко, наваливаясь на дверь. — Я боюсь. Вы его привели, вы и забирайте.
— Вот дурак… Чего тебе бояться? Ты привилегированный и получишь отдельную камеру; обед будешь покупать на свои деньги. Да, пожалуй, и отец возьмет тебя на поруки.
— Я покойника боюсь, — рыдая, завопил Харченко.
— По-кой-ни-ка? Не надо был травить его, и не боялся бы.
— Товарищи!!! Миленькие! Заберите его… что хотите — отдам.
— Вот чудак-человек… Куда же мы его возьмем? Можно было бы на извозчика его взвалить да вывезти куда-нибудь за город и бросить… Но ведь извозчик-то даром не поедет!
— Конечно! — поддержал Клинков. — А у нас денег нет.
— Ну, сколько вам нужно?.. — обрадовался Витя. — Я дам. Три рубля довольно?
— Слышишь, Подходцев, — горько усмехнулся Клинков. — Три рубля. Пойдем, Подходцев… Три рубля! Ты бы еще по таксе предложил заплатить…
Стали торговаться. Несмотря на трагизм момента, Харченко обнаружил неимоверную скупость, и когда друзья заломили цену сто рублей — он едва не упал мертвый рядом с покойником…