Том 5. Девы скал. Огонь
Шрифт:
С диким упорством Виоланта продолжала задыхаться под своей синей маской. Несомненно, страшная жажда жгла ее горло, как мне и сестре. Когда я брал ее руку, поддерживая на неровностях пути, я видел сквозь разорванную перчатку капли крови на царапинах и с глубоким потрясением я вспоминал цветущий кустарник.
Позднее в долине, где нас ждали мои слуги с мулами и где мы передохнули, томимые жаждой и измученные усталостью, я в последний раз слил трех княжон в одну бесконечно-прекрасную и скорбную гармонию.
Они не были в запертом саду,
Скалы, расположенные амфитеатром, представляли вид колизея, построенного с искусством циклопов, изъеденного веками бесчисленными непогодами, но сохранившего отпечаток чудных следов. На них виднелись отрывки неведомых письмен, непостижимые тайны Жизни и Смерти; в извилистых жилах камня текла сущность божественной мысли, а в наклонах бесформенных масс таился символ, как и в позах бессмертных статуй.
Здесь мы остановились, здесь я в последний раз воспринял их гармонию.
Крестьянин, похожий на того, который срезал серпом ветви миндалевого дерева, проводил нас к источнику скрытому в углублении грота. Источник журчал, прозрачный и холодный, и над водой плавала деревенская чашка из коры, пробитая, без дна, подобно ненужной оболочке плода.
Я подал Анатолии другую чашку, принесенную крестьянином. Но Виоланта, не дожидаясь, приподняла вуаль надо ртом и, наклонившись к струе, пила ее длинными глотками, как дикое животное.
Когда она поднялась, я видел, как вода стекала по ее губам и подбородку, но она быстро отвернулась и опустила вуаль. Так, закутанная в вуаль, она села на камень, самый близкий к дикому источнику, певшему ей слабую песнь, и ее поза вызвала в моей душе все очарование ее фонтанов. Несмотря на усталость, она не ослабевала, напротив, она держалась прямо, как бы застыв в немой враждебной гордости. Еще раз все окружающие предметы признавали власть ее присутствия, и невидимые узы сплетали ее тайну с тайнами окружающего. Еще раз она направляла мои мысли в далекие времена, к античным образам Красоты и Скорби. Она была среди нас и словно отсутствовала. И в молчании она, казалось, говорила мне подобно Деянире: «Я владею заключенным в бронзовую вазу античным даром древнего Кентавра».
Анатолиа сидела возле своего задумавшегося брата, одной рукой обнимая его за плечи, и чело ее мало-помалу прояснилось, словно озаряемое светом ее души.
Массимилла, быть может, прислушивалась к слабому и неясному голосу источника: она сидела, охватив свое усталое колено сплетающимися пальцами.
Облака над нашими головами растаяли, оставив легкие следы, подобно белому пеплу, остающемуся на потухших кострах. Вокруг нас вершины скал пламенели на солнце, резко выступая на лазури своими величественными очертаниями. Огромная печаль и огромная скорбь ниспадали с небес в пустынную ограду, как чудодейственное питье в глубокую чашу.
Здесь отдыхали три сестры, здесь я в последний раз воспринял их гармонию.
Здесь кончается книга Дев, и начинается книга Милости.
ОГОНЬ
Роман
Перевод Е.
Торжество огня
— Стелио, мне кажется, вы на первый раз немножко волнуетесь? — спрашивала Фоскарина, касаясь руки своего молчаливого друга, сидевшего рядом. — А какой дивный вечер в честь великого поэта!
Как истая художница, она мгновенно охватила взглядом всю красоту, разлитую в сумерках последнего сентябрьского дня, и в ее темных, полных жизни зрачках засверкали, рассекаемые веслами, отражения в воде гирлянд огней вокруг высоких фигур золотых ангелов, блестевших на отдаленных колокольнях San-Marco и San-Giorgio-Maggiore.
— Как всегда, — продолжала она своим нежным голосом, — как всегда, все вам благоприятствует. В такой вечер, как сегодня, чья же душа не полетит навстречу грезам, вызванным вашим словом? Не чувствуете ли вы, что толпа уже готова воспринять ваше откровение?
Так убаюкивала она своего друга, стараясь опьянить его непрерывной лаской.
— Действительно, этот роскошный и необычайный праздник способен извлечь из башни слоновой кости даже такого гордого поэта, как вы. Кому же, как не вам, должно было выпасть на долю счастье в первый раз обратиться с речью к народу в таком торжественном месте, как зал Большого Совета, с высоты эстрады, откуда некогда дож приветствовал собрание патрициев: на фоне «Рая» Тинторетто и со «Славой» Веронезе над головой.
Стелио Эффрено заглянул ей в глаза.
— Вы хотите опьянить меня, — сказал он, улыбаясь. — Это кубок, подносимый к устам идущего на казнь. Ну, что же, друг мой, вы правы, я вам сознаюсь — сердце мое слегка трепещет.
Радостные крики, поднимаясь с Traghetto-di-San-Gregorio, разносились по Большому каналу, отражаясь в порфировых и мраморных дисках, украшавших дворец Дариев, подобно престарелой куртизанке, поникшей под пышностью своих украшений.
Показалась королевская лодка.
— Вот та из ваших слушательниц, которую, согласно этикету, вы должны увенчать гирляндой во вступительной части вашей речи, — сказала женщина, изобретательная в лести, намекая на королеву.
— Кажется, в одном из ваших первых произведений вы признаетесь в своем пристрастии к церемониалу. Темой для одного из самых оригинальных созданий вашей фантазии послужил праздник при дворе Карла I, короля испанского.
Лодка поравнялась с гондолой, и сидящие обменялись приветствиями. Королева, узнав автора Персефоны и знаменитую драматическую артистку, обернулась, повинуясь инстинктивному любопытству: это была светлая блондинка, свежая, розовая, с лицом, озаренным сияющей улыбкой, неиссякаемым источником струившейся среди бледных извивов буранских кружев. Рядом с нею помещалась Андриана Дуодо, культивировавшая в своем саду на маленьком промышленном острове чудесные сорта старинных цветов.